Может быть — завтра

Потому с такой сказочной легкостью получил он возможность исполнить все свои требования.

Потому пять минут спустя делегация завода, вошедшая в Кремль пешком, уже выезжала оттуда на большой машине, снабженная чрезвычайными полномочиями, в сопровождении военных представителей, обязанных беспрекословно исполнить все приказания.

Всем было ясно, что надо действовать и действовать немедленно, так как дальнейшее сохранение тайны могло вызвать панику, гибельную для города. Слухи о событиях, пока еще сбивчивые, неясные, но уже начали просачиваться неведомыми путями за стены Кремля, находя благодарную почву в населении.

Издавняя любительница всяких сплетен и слухов, при первых признаках тревоги Москва жадно насторожилась и, еще ничего не зная достоверно, только чутьем угадывая нарастающие события, уже зашептала, заволновалась, подогревая сама себя и взвинчиваясь собственными слухами.

Откуда появились слухи, установить было трудно. Виновата была обстановка: ночью шедшие по улицам шоферы, всегда угадывающие тайны своих ответственных седоков, виновата была вся толпа, с любопытством отметившая необычайное оживление в Кремле.

Но так или иначе, Москва заговорила…

Сначала тихо, шепотом, по домам и квартирам, потом все громче и громче, уже в театрах, кафе, на бульварах…

И по мере распространения слухов они расползались все больше и больше, обрастали невероятными вымыслами, волновали своей невероятностью, становясь правдоподобными благодаря отсутствию других сведений.

Не в силах сидеть дома, люди выскакивали на улицу, заполняли тротуары, сбивались в кучи, окружали рупора радио в надежде узнать новости.

Самые нелепые, самые чудовищные слухи находили благодарных слушателей и разрастались с невероятной быстротой, взвинчивая нервы до последней крайности.

В такой обстановке молчать было нецелесообразно.

Заседание уже приняло планы и методы борьбы, и стало проводить их в жизнь. Путь был один.

Провести в три оставшихся часа эвакуацию было немыслимо…

Оставалось бороться. Бороться всеми мерами, от пулеметов на крышах до непонятных формул неведомого химика. Воззвание, с призывом к борьбе, не скрывающее всей опасности положения, было уже составлено и передано в редакции газет, конторы световых реклам, на станции радио-телефонов. Его нужно было объявить массам немедленно и решительно.

Заседавшие в Андреевском зале не боялись правды. Они сами были из той массы, к которой обращались, сами были тесно спаяны с ней, верили в нее и знали, какие слова нужны, чтобы Москва без паники встретила страшную весть.

В одиннадцатом часу ожидавшая на площадях толпа услышала треск из рупоров, ахнула, налегла, жадно насторожилась, ожидая услышать слова правды…

В то же время огни световых реклам, равнодушно возвещавшие «Хлородонт» и мыло «ТЭЖЭ», мигнули последний раз, погасли на секунду и четко, быстро стали набирать ряды новых, иных слов…

И сразу электрической искрой районы Москвы, из глоток громкоговорителей, со световых реклам, с экранов редакций, услышав только первые слова, уже закрутились, завихрились взволнованной толпой, забурлили, вихрем захваченные в события.

— Слушайте, слушайте, слушайте, — хрипло надрывались глотки рупоров…

— Слушайте, слушайте, — взвивались ярким огнем строчки реклам.

— Слушайте, — мигали экраны редакционных кино.

— Сообщение соединенного заседания при Совнаркоме СССР, — выкрикивали рупора…

— …при Совнаркоме СССР, — нервно мигали кино и лампочки.

— Флот нашей соседки, Польши, еще вчера уверявшей… сегодня, в 8 часов 30 минут… перелетел границу, направляясь к Москве… Наш доблестный Красный воздушный флот вылетел навстречу, чтобы задержать врага… Москва обеспечена средствами обороны… Однако, населению предлагается… — хрипели рупора, — принять меры защиты от случайных…

— Какие меры? Громче, не слышно! — кричали из задних рядов в нервном напряжении, забыв, что говорит машина.

— Молчите! Дайте слушать! — заволновались в толпе, вытягивая шеи, скривляя головы. Стоящие вдали жали вперед, грудью налегая на трамваи и авто, заглушая их шум, только чтобы слышать…

Но уже за первыми сообщениями шли другие, более подробные. Скоропечатные ротационные машины типографий уже выбросили воззвание в сотнях тысяч. Громадные грузовики «Известий», доверху наполненные первыми оттисками, выезжали из ворот, сразу облепляясь густой толпой. Люди на ходу прыгали на подножки, цепляясь за борта, жадно рвали пахнущие краской листы. Белыми птицами сыпались пачки с автомобилей. Протянутые руки остервенело цепляли, комкали, хватали крутящуюся над головой бумагу, рвали друг у друга из рук в жадной торопливости прочесть первыми.

Мальчишки, выскочившие с экстренным выпуском, были буквально сбиты с ног и раздавлены, оставшись в одну минуту без товара, расхватанного толпой.

Редкие счастливцы, захватившие номер, стиснутые окружающей толпой, сидя на ее плечах, при свете фонарей бесчисленный раз перечитывали скудные строчки, а прибывавший возбужденный народ требовал все новою и нового повторения.

Все были на улицах. В центре прекратилось всякое движение.

Стиснутые замерли трамваи и авто, не имея возможности пробраться через толпу, которая, подняв головы, жадно читала прыгающие через улицы призывы: «Только в городе спасешься от газов», «Ищи свой противогаз у себя в домоуправлении», «Главная опасность в собственной панике».

На окраинах тревожным хором заливались гудки, ночные смены рабочих, прервав работу, возбужденным потоком выливались на улицу. Громадные пожарные автомобили МКХ с отчаянным звоном, в трепетном свете факелов, носились по улице окраин, звонким сигналом труб вызывая жителей брать огнетушители от зажигательных бомб, а на восточных вокзалах, окруженных цепями усиленной охраны, спешно грузились экстренные поезда ценностями Госбанка, документами наркоматов, всем самым важным, что требовалось вывезти в первую очередь.

Через пятнадцать минут после начала тревоги уже ничто не напоминало той беспечности праздничного вечера, которой только что жила Москва. Город превратился в один сплошной кишащий муравейник. Везде бежали люди, кричали, тащили противогазы, сталкивались, ругались и снова бежали, занятые своим, не обращая внимания на то, что творилось кругом.

Но чувствовалось, что всей этой неразберихой кто-то уже овладел, направляя ее в определенное русло нужного дела. Деловито пробегали стрелковые группы снайперов, выбирая точки, удобные для пулеметов. Дружины Авиахима быстро приводили в порядок домовые газоубежища, выкидывая из них всякий хлам: дрова, пустые ящики, которыми забили их ретивые управдомы, используя «бесполезно» пустующую площадь.

Санитарные отряды чистили и мыли мобилизованные автомобили, оборудуя их под перевозку раненых.

На людных улицах уже цепочкой раскидывались дружины по борьбе с паникой, освобождая мостовые для движения машин, и зеленые автомобили ПВО ныряли по улицам, скидывая у домов на руки ожидающих жителей груды брезентовых мешков с противогазами.

Организация обороны охватывала город, и каждый вырванный из паники моментально погружался в работу, целиком отдаваясь ей. Поэтому гудящий кремлевский автомобиль с маленьким возбужденным седоком без фуражки с растрепанными волосами, в круглых очках, съехавших на нос, беспокойно метавшимся в машине, не привлек ничьего внимания.

Беспрерывно прыгая, волнуясь, оглядываясь кругом, пытаясь даже на ходу делать какие-то вычисления, он был совсем не похож на человека, в руках которого находится судьба многомиллионного города. Но тот неистощимый запас живой энергии, который чувствовался в нем, невольно передавался другим, захватывая его спутников. Уже в пути он горел работой. Распоряжения сыпались из его уст.

— Товарищи! Будьте добры, сойдите, позвоните по телефону. Справьтесь, высланы ли грузовики на завод. Потом напомните, чтобы все химические самолеты были готовы и вылетали, как получат груз. Кстати, позвоните еще раз на завод. Пусть вызовут все смены рабочих. Велите, не ожидая меня, развозить катапульты. Схема есть у них.