Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.11

Собаки рвались с веревок, им не нравилось. Я бежал, продирался сквозь кусты и все их уговаривал, чтобы потерпели, – мы же ведем их к спасению, надо понимать! Впереди ломился сквозь кусты Эдик. Сзади по моим следам – Светка.

– Стой! – крикнул я. – Впереди огонь!

И в самом деле – мелькнул фонарь, потом еще один.

Мы свернули еще ниже, еще дальше от города.

Началось болото, под ногами хлюпало, собаки совсем взбесились, они рвали куда-то, но не назад. И я подумал – может, они знают? Глупая мысль, они же не знали, где граница. Но я послушался их и побежал еще правее – да и не мог я остановиться, Полкан был сильнее меня, а с Дамочкой – тем более.

– Светка! – крикнул я. – За мной!

Где Эдик – я не видел. Мне казалось, что те, кто за нами гонятся, уже близко, слышно, как трещат сучья.

И тут мы выбежали на мокрую дорогу, в колеях вода, но дорога твердая – не то что болото, которое не держит. Я остановился перевести дух. И тут же услышал дыхание Светки. Она не отстала. И собаку не выпустила. Молодец.

Мы стояли на дороге, а дальше за дорогой поднимался тростник, чуть покачивался над холодной, светящейся водой. Свет у воды был нехороший, опасный. Полкан завыл и потянул по дороге вперед. Мы пошли. Я хотел позвать Эдика, но Светка угадала и не велела: сказала, что чует столичников – они близко, только к дороге не подходят, потому что тут все заражено.

– Ну и фиг с ним, что заражено, – сказал я. – Лучше заразиться, чем ждать, когда тебя застрелят.

Светка не спорила. Собаки подвывали. Мы бежали по дороге, впереди послышались крики, потом выстрелы. Мы остановились и не знали, куда нам дальше бежать.

Навстречу по дороге трусила, прихрамывая, собака с веревкой на шее – я ее узнал, это была собака, которую я отдал Эдику. Значит, он ее отпустил. Значит, ему плохо.

Может, попался Эдик? Без него трудно будет уйти.

Дальше мы со Светкой пошли осторожно, медленно, собаки притихли, не дергались, только та, которую раньше вел Эдик, исчезла.

Мы прошли шагов сто, не меньше. На наше счастье, опять набежали облака, и луна, опустившаяся уже к вершинам деревьев, перестала светить. И когда мы проходили мимо обгоревших руин какого-то строения, я услышал голос Эдика: «Егор, Игореша…»

Светка первой побежала к обгоревшим руинам, таща на поводке собаку. Собака упиралась. Тогда я перехватил веревку, а Светка вытащила из развалин Эдика. Она худая, жилистая, а Эдик только кажется большим, а на самом деле он костлявый, а на костях нет ничего. Поэтому и пуля, когда ударила ему по кости руки, рикошетом ушла. И даже крови было немного – чего он прятался, непонятно, может, струсил.

– Ты чего собаку отпустил? – спросил я. – Ничего тебе доверить нельзя.

– Я чуть не погиб, – сказал Эдик. – Я же раненый.

– Ничего, пошли, – сказал я. Раз он раненый и сам это признал, значит, я стал главнее. Это не объяснишь, это как закон. Все исполняют. Главного ранили, следующий командует. Вот и все.

И Эдик сразу мне подчинился. Только попросил, чтобы Светка его перевязала. Мне было жалко времени – тем более рана пустяковая, но Светка согласилась, а я собак держал. От воды шел светящийся газ, голова от него кружится. Скорей бы отсюда выбраться, только путь неясный. Сзади опять крики, фонари – бегут. Но бегут не по дороге, а выше по склону. Я понимаю почему – эта зона опасная, они сюда не сунутся, столичники-трясогузки!

Мы, наверное, еще часа три выбирались и вышли далеко от бетонной стены. Но там по пустому месту границу не перейдешь. Мы добрели до стены, улеглись возле нее и стали отдыхать. Глаза мои совсем к темноте привыкли, я как кошка видел. Светке собака нервная досталась, все скулит и скулит. Мы поменялись, чтобы Светке полегче было, – я ей Дамочку отдал, а нервную себе взял. Эдику я собаку давать не стал – он одну потерял. А Эдик и не стал брать, потому что он был раненый.

Мы сидели под бетонной стеной и ждали, когда совсем столичники успокоятся. А эти сволочи никак не успокаивались. Видно, сильно мы их обидели, когда собак выпустили.

– Без котлет оставили! – прошептал я и засмеялся.

Вдоль границы перемигивались фонарики, иногда очередь трассирующих пуль пронзала небо.

– Не дойду я, – сказала Светка. – Никаких сил не осталось.

– Уже светать начинает, – сказал Эдик. – Может, нам пересидеть в кустах где-нибудь до следующей ночи?

– Дурак, – сказал я. – Как ты пересидишь? А собаки?

– Бросим собак, а? – Эдик сильно боялся. Он уже перестал быть главным и даже старшим быть перестал.

– Ну как так можно говорить? – сказала Светка слабеньким голосом. – Мы же столько пережили, освободили животных, самых лучших, самых умных Егорушка освободил, с нами взял, а ты хочешь чтобы их на котлеты? Ты совсем в идеалы не веришь.

– Жрать охота, – сказал Эдик, – а ты с идеалами.

Такие слова меня даже удивили. Раньше Эдик совсем иначе выступал. Он говорил, что станет демократом.

– Пора, – сказал я. – Вроде немножко туман опустился.

– Может, подождем, пока гуще станет? – спросила Светка.

– Гуще не будет.

– Вы идите, – сказал Эдик, – а я здесь пересижу. Я раненый.

– Вот это видишь? – Я вытащил перо и показал ему. Полкан зарычал на Эдика. Собаки меня чувствуют и любят.

Эдик, конечно, пошел. Только я ему велел замыкать, а он, как только мы вышли к озерцу, откуда надо перебежать до черемуховой рощи, струсил и побежал первым. Я ждал этого, но надеялся, что этот парень не так струсит. А он побежал открыто – надо было осторожно, таясь, а он побежал открыто. И его увидели. И сразу начали стрелять – словно ждали, что мы у лужи, у бетонной стены переходить будем.

С нашей стороны тоже стрелять начали, а Эдик закричал:

– Я свой! Мы свои, не стреляйте! – Он прыгал, как кузнечик.

– Беги! – крикнул я Светке. А сам даже не мог остановиться и посмотреть, как там она, – собаки так сильно тянули меня, даже выли от страха – видно, не хотелось им оставаться у столичников. Над землей тянуло туманом, собаки, казалось, плыли по нему – ног не видно, вокруг трассы пуль, я несусь, как во сне. Потом сзади Светка закричала. Я хотел вернуться, но собаки не дали, и я не мог руки от веревок освободить – обе руки были обмотаны веревками, чтобы крепче собак держать. Так они меня уволокли.

Я стал кричать:

– Эдик, стой! Эдик, вернись! Светку не бросай! Эдик!

А он еще больше припустил.

Так мы и ввалились на нашу сторону – там уже наши стояли, ждали. И Александр Митрофанович с висячими усами, и сменный комендант. И дядя Паша. И Светкина мать. Светкина мать как узнала, начала рваться, чтобы Светку искать – может, еще живая. Но ее скрутили, чтобы не делала глупостей. Уже светало, идти на нейтральную – самоубийство. Я как сел на землю, так меня стало колотить, а Эдик ничего, пришел в себя и стал докладывать, что мы нарушили закон и ушли к столичникам, но все же сделали это не из хулиганских соображений, а чтобы освободить четвероногих тварей. И он нами командовал и готов нести ответственность. А мне казалось, что я его так умело опровергаю и объясняю, как на самом деле было, но тут нас повели в подвал, потому что мы должны были подвергнуться наказанию за нелегальный переход границы. Мы сидели в подвале, а собак пока привязали снаружи. И Дамочка тоже прибежала, видно, ее Светка отпустила.

Светкина мать в то утро, как мне потом ребята рассказали, все-таки убежала, пошла искать Светку. И нашла. Светку, оказывается, ранило в ногу, они ее догнали и изнасиловали, а потом задушили. Это такие люди – им нет пощады. Но их много, больше, чем нас. А мы у них собак увели и выпустили. Без котлет оставили.

Светкина мать потом с ума сошла. Не знаю, что с ней стало.

А нас, конечно, выпустили. Я уже тогда догадался, а до чего не догадался, Эдик сам мне рассказал, что весь наш поход Эдик с самого начала обсуждал с Александром Митрофановичем и дядей Пашей. И веревки были заранее подготовлены, и даже ворота открыли – только я, дурак, не знал. От этого, как объяснил мне Эдик, наш поступок хуже не стал, потому что он благородный. И мы сами благородные. Но нельзя же, чтобы столичники узнали, что наш совет разрешает ходить за границу на грабеж.