Мир приключений 1986 г.

МЕЖЗВЕЗДНЫЙ ЯЗЫК

Хорошо, пусть мы даже знаем, где, в какой части неба существует некая внеземная цивилизация. Как связаться с ней, как заявить о своем разуме и желании контакта?

Френсис Дрейк выбрал, как ему показалось, очень логичные частоты связи — 21 сантиметр, излучение водорода, самого распространенного элемента Вселенной. Все знают о водороде, все–де до такого примитива додумаются…

Ему возражали биологи: а если это существа на аммиачной основе, почему они должны думать о водороде? Естественно, что основой всего они считают аммиак.

Кандидат технических наук П.В.Маковецкий считал, что «водород Дрейка» безлик, чересчур абстрактен, и предлагал свои варианты: множить эту частоту на математическую иррациональную константу. Человек смелой фантазии, Маковецкий много размышлял над тем, как и кто сможет послать (и принять) некие сигналы. Он острил: «На некоторой частоте с помощью некоторой модуляции в некоторой полосе частот с некоторой скоростью передается некоторый код, содержащий некоторый смысл. Эта формула всеми авторами автоматически переносится и на позывные внеземных цивилизаций. Таким образом, позывные, по общему мнению, будут содержать шесть неизвестных компонентов. Расчет показывает, что на простой перебор всех их вариантов потребуется время, превосходящее время существования Галактики».

У Маковецкого было много идей. «Видимо, — писал он, — лучше посылать атомы не водорода, а тех элементов, которые в природе не существуют. Тогда, как бы мало их ни пришло, внеземная цивилизация поймет, что они искусственные». Он думал о пучке нейтральных атомов калифорния–252 — «синтетического» элемента, который получают в ускорителях, но расчеты показывали, что подобный эксперимент нереален.

Свои всякий раз научно обоснованные радиочастоты для CETI предлагали и Койпер, и Моррис, и Кардашев, и астрономы из Эймсовского центра НАСА, и инженеры Лаборатории реактивного движения в Пасадене. Приводились аргументы логические, энергетические, финансовые, какие угодно. Все доказывали, что для того, чтобы перебросить через пропасть космоса бревно с Земли на край другого мира, надо рубить именно их дерево. А в результате получалось непрерывное блуждание в трех соснах, и единого мнения, какую же сосну рубить, на какой же все–таки частоте в радиодиапазоне нам надо пытаться найти позывные иного разумного мира, сегодня у ученых нет. Нет ни одного надежного маяка, который бы указал нам правильный курс.

Мне кажется, что все наши разочарования после первых лет поисков внеземных цивилизаций происходят по двум причинам. Во–первых, мы сами научились летать в космос, пусть еще недалеко, но научились и почувствовали себя очень могущественными. Во–вторых, придумав для своего удобства все эти парсеки и световые годы, мы тем не менее не в состоянии представить себе истинные масштабы Вселенной — размеры поля нашей деятельности. Никто не может. Даже специалисты. Иосиф Самойлович Шкловский признавал: «Если бы астрономы–профессионалы постоянно и ощутимо представляли себе чудовищную величину космических расстояний… вряд ли они могли успешно развивать науку, которой посвятили свою жизнь».

Существуют еще более пессимистические взгляды на всю эту проблему. Ведь если принять теорию панспермии, о которой я рассказывал, если согласиться с тем, что мы просто подопытная грядка в огороде Вселенной, которую пять миллиардов лет назад засеяли в экспериментальных целях, то сам собой напрашивается вывод, что все человечество — лишь капля под микроскопом некоего неведомого нам экспериментатора. Именно такую точку зрения высказывает Джон Болл из Гарвардского университета в США, который считает, что мы не получаем никаких контактов от внеземных цивилизаций потому, что они объявили нас «чем–то вроде галактического зоопарка или заповедника… Более ужасная возможность, — считает Болл, — состоит в том, что мы, возможно, являемся плодами лабораторного эксперимента, который ставят какие–то внеземные существа».

Конечно, и так может быть. Сама постановка вопроса не кажется мне антинаучной, но концепция Болла по–человечески унизительна, и поэтому она мне не по душе. Этот всесильный экспериментатор предстает передо мной существом холодным и бездушным. Я не хочу быть муравьем из его коллекции! Я живу, думаю, худо–бедно до чего–то додумался. Я построил красивые города, написал замечательные книги, украсил землю садами, изобрел умные машины, я чувствую, я люблю, я не хочу быть микроскопной бактерией!

Вот опять — заметили? Автор постоянно призывает отказаться от антропоцентризма, прекратить эту самонадеянную, ничем не оправданную примерку всех закономерностей Вселенной на себя, но, чуть дело коснулось его собственных этических воззрений, он уже обо всем забыл, ему уже «по–человечески» что–то не нравится. Мы никуда не сдвинемся в проблеме CETI, если не сможем преодолеть в себе сознания собственного непогрешимого совершенства. Сто раз прав эстонский академик Густав Иоганнович Наан, когда он пишет: «Мы сами в своих собственных глазах слишком уникальны, важны и умны, в общем — все в превосходной степени. А ведь истинная оценка возможна только при сравнении».

Это понимают не только ученые. Например, в одном из писем замечательного советского поэта Николая Заболоцкого, написанном им в год смерти, в 1958–м, когда никто еще не занимался никакими поисками внеземных цивилизаций, есть такие слова, будто точно адресованные нашему времени: «Почти все мы практически живем еще докоперниковскими представлениями о своей земной исключительности и все, что этому представлению противоречит, склонны относить к области мистики, не сообразуясь с делом по существу».

Перевоспитать себя космически очень нелегко. И разговоры о том, хочу или не хочу я быть «микроскопной бактерией» доктора Болла, — это разговор не в нашем тоне. Мы же договорились с вами здраво оценивать все варианты и не позволять эмоциям брать над нами верх. Ну, пусть Болл погорячился со своими «микроскопическими» выводами. Однако существует вполне логичное и нисколько не унизительное для нас другое объяснение космического равнодушия.

Равнодушие сознательное. Молодая цивилизация должна пройти все стадии своего развития, подобно ребенку, узнать окружающий мир, приготовить себя к существованию в космическом пространстве.

Более того, возможно допустить, что высшая этика внеземных цивилизаций считает просто невозможным какое бы то ни было вмешательство в дела младших братьев по разуму. Советский философ Георгий Иванович Куницын, размышляя однажды на эту тему, заметил: «Это все равно что лишить ребенка детства». Активное влияние на стоящих ниже тебя как в техническом, так и в социальном развитии он считает антигуманным. С Куницыным можно спорить, но спорить, разумеется, исходя опять–таки лишь из наших земных представлений. Разве в масштабах Земли не является проявлением гуманизма и благородства помощь более развитых в научном и техническом отношении стран странам слаборазвитым? И какой «внеземной» гуманизм согласится с тем, что нужно смотреть, как умирают дети в Африке, вместо того чтобы строить там больницы.

Вы скажете, что я искусственно измельчаю проблему, — ну а как можно иначе? Нельзя любить человечество в целом. Надо любить человека.

Вы видите, сколько острых научных, морально–этических и иных идей существует в проблеме CETI? И все–таки лейтмотивом таллинского симпозиума звучала жалоба на нехватку именно новых, свежих, нестандартных идей. Об этом говорили и В.С.Троицкий, и Н.С.Кардашев, и Л.М.Мухин, и многие иностранные ученые.

Не хватает идей… Найдется ли сегодня на планете такая область научных знаний, специалисты которой могут не пожаловаться на ту же вечную беду? И ведь это замечательно, если поразмыслить…

ЗЕМЛЯ ЗОВЕТ

Итак, инопланетяне явно не спешат наладить с нами контакты, никаких сигналов от них мы пока не получили. Ну а сами мы? Можем ли мы, пережившие лишь считанные годы своего космического бытия, проявить какую–то активность и как–то попытаться о себе заявить?