Старплекс. Конец эры (сборник)

Как поведал Холлус в тот вечер, когда он прилетел на ужин ко мне домой, форхильнорцы чередуют слова или слоги между двумя речевыми щелями, поскольку их мозг, как и наш, состоит из двух полушарий, и их сознание даже в большей степени, чем наше, обусловлено совместной их работой. Люди часто говорят о сумасшедших, что они «утратили связь с реальностью». Форхильнорцы этой метафорой не пользуются, но часто говорят о старании «не расклеиваться», подразумевая непрекращающиеся усилия по работе обоих полушарий мозга как целого. У здоровых форхильнорцев, таких как Холлус, слоги в своём имени всегда перекрываются: «лус» вылетает из правой речевой щели до того, как левая закончит произносить «Хол»; это даёт окружающим понять, что обе половинки мозга надёжно работают как одно целое.

Тем не менее Холлус рассказал мне, что скоростная видеосъёмка показала: стебельковые глаза у них движутся не абсолютно симметрично. Скорее, один стебелёк всегда приходит в движение первым, а второй следует за ним долю секунды спустя. Который из стебельков является ведущим — и которая из половинок мозга удерживает контроль — это время от времени меняется; изучение того, какое полушарие запускает какие действия — важная область психологии форхильнорцев.

Поскольку Сюзан вложила мне в голову вопрос о душах, я не преминул спросить у Холлуса, верит ли он в них. Как оказалось, подавляющее большинство форхильнорцев, в том числе и сам Холлус, в души не верит, но обусловленная работой обоих полушарий психология форхильнорцев в своё время породила мифы о жизни после смерти. В прошлом многие из форхильнорских религий настаивали, что каждый индивидуум обладает не одной, а двумя душами — по числу половинок мозга. Их концепция жизни после смерти включала два возможных места — рай (хотя и не столь благословенный, как иудео-христианский — форхильнорская поговорка гласит, что «даже в раю случается дождь») и ад (пусть он и не является местом пыток и страданий; Бог форхильнорцев никогда не был мстительным). Да и в целом их представители не склонны к экстремизму — возможно, наличие столь большого числа конечностей заставляет их более уравновешенно относиться ко многому (никогда не видел Холлуса более удивлённым, чем когда я встал на одной ноге и поднял вторую, чтобы посмотреть, не прилипло ли что-то к подошве; он был потрясён тем, что я не упал).

В общем, по старым их верованиям, обе души форхильнорца могут направиться в рай, или же обе направиться в ад, или одна может «пойти далеко», а вторая — «ещё дальше»; в послесмертии эти места не находятся «вверху» или «внизу», что у людей означает противоположные крайности. Если обе души идут в одно и то же место, даже если это ад, — это куда лучший исход, чем когда они разделяются: при разделении личность как целое будет утрачена. Форхильнорец с разъединённой душой умирает по-настоящему; всё, чем он когда-либо был, уходит в небытие.

Так что Холлус был отчасти озадачен моим страхом смерти.

— Вы, люди, верите, что у вас единственная, неделимая душа, — сказал он. Сейчас мы находились в зале коллекций, изучая подобных млекопитающим рептилий из Южной Африки. — Так чего тебе бояться? По вашей мифологии, ты сохранишь свою личность даже после смерти. Ты же не опасаешься попасть в ваш ад, правда? Ты не плохой человек.

— Я не верю в души или в жизнь после смерти.

— А, хорошо, — сказал Холлус. — Меня удивляет, что на нынешней, довольно продвинутой, стадии развития вашего общества столь много людей по-прежнему увязывают концепцию божества с идеей о том, что они обладают бессмертной душой; из первого совершенно не обязательно вытекает второе.

Собственно, я никогда не подходил к этому вопросу с такой стороны. Может быть, Бог Холлуса — доведённое до логического предела коперниковское развенчание Бога: да, Создатель есть, но его создания душой не обладают.

— И потом, — сказал я, — даже верь я в жизнь после смерти, как утверждает религия моей жены, отнюдь не уверен, что я достаточно хороший человек, чтобы попасть на небо. Планка может быть задрана слишком высоко.

— Планка?

— Это метафора; она связана с прыжками в высоту, видом спорта. Чем выше установлена планка, которую нужно перепрыгнуть, тем сложнее это сделать.

— Ага. Аналогичная метафора для нас — сужающиеся проходы. Тем не менее ты должен знать, что страх смерти иррационален: она неизбежно ждёт каждого.

Для него это было взглядом со стороны, чем-то абстрактным; это не ему осталось жить считанные месяцы.

— Знаю, — ответил я, пожалуй, чуть резковато.

Я глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. Он правдамой друг; нет необходимости быть с ним столь сухим.

— Если быть точным, я не боюсь смерти, — солгал я. — Просто не хочу, чтобы она наступила так скоро.

И, после паузы, добавил:

— Меня всё ещё удивляет, что вы не победили смерть.

Сейчас я не забрасывал удочку, меня действительно это удивляло.

— Очередные мысли в характерном для человека стиле, — сказал Холлус. — Считать смерть противником.

Мне стоило показать ему «Седьмую печать» — либо этот фильм, либо «Билл и Тед: мнимое путешествие».

— Неважно, — ответил я. — Думаю, при вашем уровне развития вам наверняка по силам продлить жизнь куда дольше.

— Мы и продлили. Средняя продолжительность жизни до появления антибиотиков составляла половину от нынешней, а до последующего появления лекарств, очищающих забитые артерии — три четверти от нынешней.

— Согласен, но… — сказал я и умолк ненадолго, пытаясь как можно внятней выразить мысль. — Не так давно я видел по Си-Ти-Ви интервью с доктором. Он сказал, что первый человек, который будет жить вечно, возможно, уже появился на свет. Мы считали, что можем победить — прошу прощения, избежать— смерти, что в бессмертии нет ничего теоретически невозможного.

— Не уверен, что мне хотелось бы жить в таком мире, где единственной неизбежностью останутся налоги, — заметил Холлус, и стебельки его глаз затрепетали. — Кроме того, моё бессмертие — в детях.

Я на мгновение зажмурился:

— У тебя есть дети? — спросил я.

И почему я ни разу не спросил его — её— об этом?

— Да, — сказал Холлус. — Сын и дочь.

И затем, в удивительно человеческом порыве, инопланетянин спросил:

— Хочешь взглянуть на них?

Я кивнул. Голографический проектор тихо зажужжал, и внезапно в зале для коллекций возникли ещё двое форхильнорцев — в натуральную величину, но неподвижные.

— Это мой сын Кассольд, — сказал Холлус, указывая на левого. — И дочь, Пильдон.

— Он уже взрослые? — спросил я: Пильдон и Кассольд казались не меньше Холлуса.

— Да. Пильдон, она — как это называется? Тот, кто работает в театре; она говорит актёрам, как играть правильно, а как нет.

— Постановщик?

— Точно, постановщик; отчасти по этой причине мне хотелось посмотреть некоторые из ваших фильмов — чтобы лучше понять, как игра у людей соотносится с игрой у форхильнорцев. А мой сын, Кассольд — он, полагаю, психиатр. Лечит пациентов с нарушениями психики.

— Уверен, ты ими очень гордишься, — сказал я.

Холлус качнула телом вверх-вниз:

— Ты даже не представляешь, как, — ответил он.

Холлус исчез в середине дня; он — нет, она: ради всего святого, она же мать! — она сказала, ей нужно кое-что изучить. У меня появилось время, которым я воспользовался, чтобы разгрести стопки бумаг на столе и немного поразмыслить о вчерашнем. Обозреватель Алан Дершовиц, на мой взгляд, один из лучших, как-то сказал: «Когда я молюсь, именно тогда я сильнее всего сомневаюсь насчёт Бога, а когда смотрю на звёзды — именно тогда испытываю огромный прилив веры». Мне пришло в голову, что…

Голографический проектор пискнул дважды. Он заставил меня вздрогнуть; сегодня я больше не ожидал увидеть Холлус. Тем не менее, она появилась у меня в кабинете и выглядела куда взволнованней, чем я когда-либо видел: стебельковые глаза быстро раскачивались, а сферическое тело колыхалось, словно его вела невидимая рука.