Неандертальский параллакс. Трилогия

— Так вот, каждая из них возникла из первичного добиологического материала независимо.

— Вы нашли доказательства этого? — спросила Мэри. — Мы-то считаем, что жизнь в нашем мире возникла лишь однажды, где-то четыре миллиарда лет назад.

— Но эти четыре типа жизни растолько различны… — сказал Понтер, но потом пожал плечами. — Впрочем, это ты — генетик, а не я. Цель нашего путешествия как раз и состоит в том, чтобы встретиться с нашими специалистами в этих вопросах, так что не забудь спросить кого-нибудь из них и об этом тоже. Один из вас — не знаю, кто именно — похоже, узнает от другого много нового.

Мэри не переставала удивляться тому, как неандертальская наука и наука её Земли умудряются не совпадать в таком количестве фундаментальных вещей. Но она не хотела уклоняться от более важной в данный момент проблемы, которая…

Более важной проблемы. Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.

— Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.

— «Выпалывает»? — недоумённо повторил Понтер. — А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.

Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.

— Я могла бы в это поверить — но вы стерилизуете не только преступников, а также их ближайших родственников.

— Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.

Мэри покачала головой.

— И вот этого я не могу вынести. — Хак пискнул. — Вынести, — повторила Мэри. — Стерпеть. Примириться.

— Почему?

— Потому что… потому что это неправильно. У личности есть права.

— Разумеется, есть, — сказал Понтер, — но и у вида тоже. Мы защищаем и улучшаем барастов как вид.

Мэри внутренне содрогнулась. И, похоже, не только внутренне, потому что Понтер сказал:

— Ты негативно отреагировала на то, что я только что сказал.

— Ну, — сказал Мэри, — просто в нашем прошлом многие слишком часто заявляли, что занимаются тем же самым. В 1940-х Адольф Гитлер пытался вычистить из нашего генофонда евреев.

Понтер слегка склонил голову, должно быть, слушая, как Хак напоминает ему через кохлеарные импланты о том, кто такие евреи. Мэри представила, как миниатюрный компьютер говорит: «Ты помнишь — те, что оказались не такими легковерными и не поверили в историю об Иисусе».

— Почему он захотел это сделать? — спросил Понтер.

— Потому что ненавидел евреев, только и всего, — ответила Мэри. — Разве ты не видишь? Давать кому-то власть решать, кому жить, а кому умереть, или кто может продолжить род, а кто нет — это играть в Бога.

— «Играть в Бога», — повторил Понтер, словно выражение показалась ему замечательно оригинальным. — Очевидно, такое понятие не могло прийти нам в голову.

— Но возможности для коррупции, для несправедливости…

Понтер развёл руками.

— Но ведь вы убиваете некоторых преступников.

— Мы — нет, — ответила Мэри. — В смысле, не в Канаде. В Америке — да, в некоторых штатах.

— Да, я слышал, — сказал Понтер. — Более того, я слышал, что в этом есть расовый подтекст. — Она посмотрел на Мэри. — Знаешь, ваши расы безмерно меня интригуют. Мой народ приспособлен к северным широтам, так что мы все живём примерно на одной широте, но на разной долготе — я так думаю, именно поэтому мы все более-менее одинаковые. Я правильно полагаю, что тёмный цвет кожи связан с адаптацией к жизни вблизи экватора?

Мэри кивнула.

— А те… как вы их называете? Эти штуки над глазами, как у Пола Кириямы?

Мэри понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Пол Кирияма — аспирант, который вместе с Луизой Бенуа спасал Понтера, когда тот тонул в ёмкости с тяжёлой водой в Нейтринной обсерватории Садбери. Ещё пара секунд ушла на то, чтобы вспомнить название того, о чём спрашивает Понтер.

— Кожная складка, которая закрывает часть глаза у азиатов? Эпикантус.

— Точно. Эпикантус. Полагаю, что она защищает глаза от прямых лучей, но у моего народа есть надбровный валик, выполняющий ту же функцию, так что у нас подобный признак не мог развиться.

Мэри медленно кивнула, больше себе, чем Понтеру.

— Знаешь ли, в интернете и в газетах гуляет множество слухов по поводу того, что могло случиться с другими вашими расами. Люди полагают, что… в общем, что с вашей практикой чистки генетического пула вы попросту вычистили другие расы.

— У нас никогда не было других рас. Хотя учёные и посещают местности, которые вы называете Африкой и Центральной Америкой, постоянно там никто не живёт. — Он поднял руку. — А в отсутствие рас у нас, очевидно, не могло быть расовой дискриминации. В отличие от вас: у вас расовые признаки коррелируют с вероятностью быть казнённым за серьёзное преступление, не так ли?

— Чёрных приговаривают к смерти чаще, чем белых, это правда. — Мэри не стала добавлять «особенно если жертвой был белый».

— Вероятно, из-за того, что у нас никогда не было подобного разделения, идея стерилизации целого сегмента человечества по произвольному признаку никогда не приходила нам в голову.

Им навстречу шли двое шахтёров. Они откровенно пялились на Понтера, хотя женщины здесь, должно быть, тоже были нечастыми гостями. Когда они прошли мимо, Мэри продолжила:

— Но даже в отсутствие видимых расовых различий должно существовать желание отдать преимущество своим родственниками перед теми, кто тебе не родня. Это родственный отбор, и он широко распространён в животном мире. Не могу представить себе, чтобы неандертальцы составляли исключение.

— Исключение? Вряд ли. Однако вспомни, что наши семейные отношения более… скажем так, более замысловатые, чем у вас и, если на то пошло, у большинства животных. Мы являемся звеньями бесконечной цепи партнёров и партнёрш, а поскольку в нашей системе Двое становятся Одним лишь на время, то у нас нет трудностей с установлением отцовства, которые так беспокоят ваш вид. — Он замолчал, затем улыбнулся. — Кстати, о ценах на чай в Китае: у нас вашу практику казни или лишения свободы на десятки лет считают более жестокой, чем наши стерилизация и судебный надзор.

Мэри понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, что такое «судебный надзор»: постоянный просмотр передач импланта-компаньона, так что всё, что поднадзорный говорит и делает, немедленно становится известным.

— Не знаю, — сказала Мэри. — Как я уже говорила, я практикую контрацепцию, которую моя религия напрямую запрещает, так что нельзя сказать, что я против любых способов предотвращения зачатия. Но… но не позволять невиновным людям размножаться — это неправильно.

— Ты готова принять стерилизацию самого преступника, но не его детей, братьев, сестёр или родителей в качестве альтернативы казни либо лишению свободы?

— Наверное. Я не знаю. При определённых обстоятельствах, возможно. Если приговорённый сам этого хочет.

Золотистые глаза Понтера удивлённо расширились.

— Ты готова позволить изобличённому лицу самому выбирать себе наказание?

Мэри почувствовала, как ёкнуло сердце. Было ли это канцелярское «лицо» попыткой Хака передать гендерно-нейтральное местоимение, существующее в языке барастов, но не в английском, или Понтер таким образом дегуманизирует преступника?

— Да, в ряде обстоятельств я бы дала преступнику возможность выбора из нескольких возможных видов наказания, — сказала она, вспоминая о том, как отец Калдикотт позволил ей самой выбрать себе епитимью, когда она исповедовалась в последний раз.

— Но ведь очевидно, — сказал Понтер, — что в некоторых случаях уместно лишь одно наказание. Например, за…

Понтер вдруг замолчал.

— Что? — спросила Мэри.

— Нет, ничего.

Мэри нахмурилась.

— Ты имел в виду изнасилование.

Понтер долго молчал, уперев взгляд в грязный каменный пол, по которому они шагали. Мэри подумала было, что обидела его предположением, что он настолько бестактен, что завёл разговор на такую чувствительную тему, но когда он, наконец, заговорил, его слова стали для неё полнейшей неожиданностью.