Вист: Аластор 1716

Джантифф пробормотал нечто нечленораздельное и принялся сосредоточенно смешивать пигменты на палитре. Скорлетта подошла, заглянула ему через плечо:

— Кого это ты нарисовал?

— Это Шептуны — принимают делегацию подрядчиков в Серсе.

Наклонив голову, Скорлетта внимательно присмотрелась:

— Ты никогда не был в Серсе.

— Нет. Я сделал набросок по фотографии из «Концепта» — помните?

— О «Концепте» вспоминают только для того, чтобы узнать, когда и где будут играть в хуссейд, — неодобрительно качая головой, Скорлетта подняла со стола другой набросок, вид на Унцибальскую магистраль. — Лица, лица, лица! Зачем ты их рисуешь, и так старательно? Мне от этих лиц не по себе.

— Посмотрите внимательно, — посоветовал Джантифф. — Никого не узнаёте?

Чуть помолчав, Скорлетта сказала:

— Как же! Вот Эстебан! А это я? Ловко у тебя получается!

Она подняла еще один лист:

— А это что? Столовка? И опять лица. Какие-то пустые лица.

Скорлетта снова наклонила голову — теперь она смотрела на Джантиффа:

— Почему ты нас такими рисуешь?

Джантифф торопливо отозвался:

— Аррабины мне кажутся... как бы это выразиться... замкнутыми, что ли.

— Замкнутые — мы? Какая чушь! Мы — пламенные, дерзкие идеалисты! Временами, пожалуй, непостоянные и страстные. Такое про нас можно сказать. Но — замкнутые?

— Вы, несомненно, правы, — согласился Джантифф. — Мне еще не удалось передать эти качества.

Скорлетта повернулась было, чтобы уйти, но прибавила через плечо:

— Ты не мог бы занять немного синей краски? Хочу нарисовать иероглифы на культовых шарах.

Джантифф сперва взглянул вверх, на висящие под потолком поделки из бумаги и проволоки, диаметром сантиметров тридцать каждая, потом на широкую жесткую кисть Скорлетты, и в последнюю очередь — на свою коробочку с синим пигментом, уже наполовину пустую:

— Послушайте, Скорлетта, не требуйте от меня невозможного. Разве нельзя воспользоваться анилиновой краской или чернилами?

Лицо Скорлетты порозовело:

— А где я возьму краску? Или чернила? Я ничего не знаю о таких вещах, их никому просто так не дают, а я никогда не тухтела там, где их можно было бы свистнуть.

Джантифф выбирал слова с предельной осторожностью:

— По-моему, я видел чернила. Их продают с прилавка № 5 в районном хозяйственном магазине. Может быть...

Скорлетта обернулась с резким жестом, одновременно выражавшим отказ и негодование:

— По сто талонов за драхму? Вы, иностранцы, все одинаковы — купаетесь в деньгах, а к нужде относитесь бессердечно! Эксплуататоры!

— Ну, ладно, — вздохнул подавленный Джантифф. — Возьмите пигмент, если нужно. Я обойдусь другим цветом.

Но Скорлетта вихрем отвернулась к зеркалу и принялась примерять какие-то серьги. Джантифф снова вздохнул и продолжал рисовать.

Фуражиры собрались в вестибюле Розовой ночлежки — восемь мужчин и пять женщин. Рюкзак Джантиффа немедленно стал предметом насмешек:

— Эй, куда Джантифф собрался? На Дальний Юг?

— Джантифф, дружище, мы фуражиры, а не переселенцы!

— Джантифф — оптимист! Он захватил мешки, корзины и подносы, чтобы притащить домой побольше жрачки!

— Вот еще! Я тоже притащу — только внутри!

Молодой полный блондин по имени Гаррас спросил:

— Джантифф, открой нам правду без утайки: что ты взвалил на плечи?

Встречая шутки извиняющейся улыбкой, Джантифф ответил:

— По правде говоря, ничего особенного — смену одежды, несколько брикетов всячины, блокнот для набросков и — если хотите знать — рулон туалетной бумаги.

— Старина Джантифф! По меньшей мере откровенности ему не занимать!

— Ну что, пошли? Приспичило человеку тащить туалетную бумагу — пусть тащит...

Смешавшись с толпой на магистрали, тринадцать молодых людей ехали на запад не меньше часа, после чего перешли на латераль, кончавшуюся у южных уступов яйлы.

Вечером предыдущего дня Джантифф изучил карту и теперь пытался опознать ориентиры. Указав на громадный гранитный утес, нависший впереди, он спросил:

— Это Одинокий Свидетель! Правильно?

— Правильно, — подтвердил Творн, самоуверенный юноша со светло-рыжей шевелюрой. — За Свидетелем — Ближнее нагорье. Там, если повезет, можно поживиться жраниной. Видишь трещину в яйле? Хебронский провал — там подъем в долину Паматры.

— На Среднем нагорье, по пути к Фрубергу, больше шансов поживиться, — возразил угрюмый приятель Творна по имени Юзер. — Пару месяцев тому назад мои знакомые уже обрабатывали долину Паматры вдоль и поперек — и вернулись домой не солоно хлебавши.

— Чепуха! — усмехнулся Творн. — Я отсюда чую аромат спелой квашницы. И не забывай о фрубюргерах — разбойники швыряются камнями!

— Быдло в долине еще паршивее, — заметила Суновера, барышня ростом с Джантиффа, но значительно шире в талии. — Жирные, вонючие паскуды все, как на подбор. Не люблю с ними совокупляться.

— В таком случае удирай! — отозвался Юзер. — Или тебе это не приходило в голову?

— Жрать, совокупляться, удирать! — трагикомически провозгласил Гаррас. — Три побуждения, составляющих существование Суноверы!

Джантифф обратился к Суновере:

— А почему, собственно, вы должны совокупляться или удирать, если вам не хочется?

Суновера досадливо прищелкнула языком и не ответила. Кедида потрепала Джантиффа по щеке:

— И то и другое полезно для души, милый мой, а иногда необходимо во избежание исключительных неудобств.

Джантифф встревожился:

— Я хотел бы знать, что от меня ожидается. Я должен с кем-то совокупляться? Или от кого-то удирать? В каких ситуациях полагается совокупляться или удирать? И где мы возьмем жранину?

— Тайное станет явным во мгновенье ока! — скорчил дьявольскую рожу Гаррас.

— Все в свое время, Джантифф, — покровительственно произнес Творн. — Не беспокойся, пока нет никаких причин для беспокойства.

Джантифф пожал плечами и скоро отвлекся, обратив внимание на комплекс грязноватых промышленных зданий — туда, судя по всему, направлялись почти все аррабины, ехавшие с ними по латерали. Снизойдя к его расспросам, Гаррас сообщил, что на этом объекте экстрагировались, перерабатывались и расфасовывались гормоны, служившие основным предметом аррабинского экспорта.

— Рано или поздно и ты получишь повестку, — заверил Джантиффа Гаррас. — Отвертеться никому не удается. Строишься и маршируешь на завод, как автомат, ложишься на палету, едешь по конвейеру. Твои железы доят, твою кровь сосут, твою спинномозговую жидкость вытягивают — вообще, делают, что хотят, причем в самых интимных местах. Настанет твой черед, все испытаешь на своей шкуре.

О таком аспекте существования аррабинов Джантифф не подозревал. Нахмурившись, он провожал долгим взглядом оставшееся позади скопление приземистых корпусов:

— И сколько времени это занимает?

— Два дня. Еще два-три дня лежишь пластом, постепенно очухиваешься. Так или иначе, что-то же нужно экспортировать, чтобы платить за ремонт? В конце концов два дня — не слишком высокая плата за год равноправия.

Движущееся полотно закончилось у станции, где участники похода взошли в салон видавшего виды омнибуса. Раскачиваясь и угрожающе кренясь, скрипучий драндулет покатился вверх по дороге между крутыми склонами, поросшими голубым шиполохом и черными дендронами с ветвями, усыпанными ярко-алыми округлыми стручками, полными ядовитых семян.

Через час переваливающийся с боку на бок двухэтажный автобус поднялся на яйлу по Хебронскому провалу и остановился.

— Приехали, выходим! — закричал Творн. — Теперь потопаем на своих двоих, как древние первопроходцы!

Все гурьбой направились по широкой, полого спускавшейся тропе через редкую рощу тонкоствольных киркашей, источавших сильный сладковатый аромат смолы. Впереди раскинулась долина Паматры, а за ней, на самом горизонте, виднелся дымчатый, чуть волнистый ковер Потустороннего леса.

Гаррас обернулся на ходу: