Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход

— Да вы заправский лингвист, — отметил Бёртон.

— Я не слишком бегло говорю на всех этих языках, — возразил Фрайгейт. — Читать могу на всех, но говорить могу только самые распространенные повседневные фразы. В отличие от вас, я не знаток тридцати девяти языков, включая и порнографию.

«Похоже, этот парень многовато про меня знает», — подумал Бёртон. И решил, что попозже надо будет разузнать поточнее.

— Честно говоря, Питер, — сказал Бёртон, — рассказ о проявленной вами агрессивности поразил меня. Я не представлял, что вы способны напасть на такое число мужчин и поколотить их. При вашей-то щепетильности…

— Это все резинка, конечно. Она открыла дверцу клетки.

Фрайгейт присел рядом с Логу и потерся плечом о ее плечо. Она посмотрела на него полуприкрытыми, чуть сощуренными глазами. Когда у этой женщины отрастут волосы, она будет красива.

Фрайгейт продолжал:

— Я так робок и щепетилен из-за того, что боюсь гнева, желания проявлять жестокость, которое глубоко спрятано внутри меня. Я боюсь жестокости, потому что я жесток. Я боюсь того, что случится, если я перестану бояться. Черт подери, я об этом знал сорок лет. И много же хорошего принесло мне это знание!

Он глянул на Алису и проговорил:

— Доброе утро!

Алиса довольно живо отозвалась на приветствие и улыбнулась, когда Фрайгейт представил ей Логу. На Бёртона она смотрела и на его прямые вопросы отвечала, хоть и холодно, но болтать с ним не собиралась.

Монат, Казз и девочка, позевывая, подошли к костру. Бёртон побродил по окрестностям лагеря и обнаружил, что ни одного из триестцев нет. Некоторые из них бросили свои цилиндры. Он выругал их за беспечность и подумал, не оставить ли граали в траве, чтобы проучить их, но потом поднял цилиндры и вставил их в углубления каменного гриба.

Если владельцы Граалей не вернутся — останутся голодными, если только кто-то не поделится с ними едой. А еду, что в их цилиндрах, придется оставить нетронутой. Он их открыть не сумеет. Вчера они обнаружили, что только тот, кому принадлежит цилиндр, может открыть его. Эксперименты с длинной палочкой показали, что владелец должен прикоснуться к крышке пальцами или какой-то другой частью тела, чтобы она открылась. Фрайгейт предположил, что механизм грааля запрограммирован на особую конфигурацию кожного вольтажа владельца. А может быть, в цилиндре содержался чувствительнейший детектор индивидуального излучения головного мозга.

Небо уже посветлело. Солнце пока не показалось из-за гор на востоке, что возвышались на двадцать тысяч футов. Примерно через полчаса из каменного гриба вырвалось синее пламя и прозвучал раскат грома. Гром, прогремевший у реки, эхом отлетел от гор.

В цилиндрах на этот раз оказались бекон и яйца, ветчина, тосты, масло, джем, молоко, четвертинка канталупы [18], сигареты и чашечка с темно-коричневыми кристалликами — Фрайгейт сказал, что это растворимый кофе. Он выпил молоко, прополоскал чашку водой из бамбукового ведра и поставил у огня. Когда вода вскипела, Фрайгейт всыпал в чашку чайную ложку кристалликов и перемешал. Кофе оказался превосходным, и порошка хватало на шесть чашек. А потом Алиса всыпала кристаллики в воду, не ставя чашку к огню, и оказалось, что воду кипятить не обязательно — она сама вскипала в чашке через три секунды.

После еды перемыли посуду и убрали ее в цилиндры. Бёртон пристегнул свой грааль к запястью. Он собирался на разведку и уж конечно не собирался оставлять грааль на камне. Хотя из этого ни для кого, кроме него самого, никакой пользы не было бы, какие-нибудь злодеи могли просто ради развлечения заставить его голодать.

Бёртон начал с девочкой и Каззом урок языка. Фрайгейт заставил Логу присоединиться. Фрайгейт предложил использовать универсальный язык, поскольку существовало слишком много языков и диалектов — пожалуй, пятьдесят — шестьдесят тысяч, — которыми пользовалось человечество в течение нескольких миллионов лет своего существования, — если, конечно, воскресло все человечество. В конце концов, он успел обойти всего лишь несколько квадратных миль. Но неплохо было бы начать пропагандировать эсперанто — синтетический язык, изобретенный польским окулистом доктором Заменгофом в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году. Грамматика этого языка была до предела упрощена, а звуковые комбинации, хотя и не столь легкие для произношения, как утверждалось, все-таки особой сложности не представляли. Словарная основа языка была латинская, и, кроме того, в него входили многие слова из английского, немецкого и других западноевропейских языков.

— При жизни я слышал об этом языке, — сказал Бёртон. — Но ни разу практически с ним не сталкивался. Может быть, он и окажется полезен. Пока же я с ними займусь английским.

— Но ведь большинство людей здесь говорит на итальянском и словенском! — возразил Фрайгейт.

— Может, и так, хотя мы этого еще не знаем наверняка. Но я тут оставаться навсегда не намерен, уверяю вас.

— Можно было предположить, — пробурчал Фрайгейт. — Вам всегда на месте не сиделось, все тянуло куда-то.

Бёртон бросил на Фрайгейта тяжелый взгляд и начал урок. Примерно минут пятнадцать он муштровал своих учеников в распознавании и произношении девятнадцати существительных и нескольких глаголов и местоимений: «огонь», «бамбук», «цилиндр», «мужчина», «женщина», «девочка», «рука», «нога», «глаз», «зубы», «есть», «ходить», «бежать», «говорить», «опасность», «я», «ты», «они», «мы». Он хотел узнать от них столько же, сколько они узнают от него. Со временем и он научится говорить на их языках, какими бы они ни оказались.

Солнце озарило вершины восточной горной гряды. Воздух потеплел, и костер погасили. Второй день жизни после Воскрешения был в разгаре. А они ничего, почти ничего не знали ни о мире, в котором оказались, ни о своей будущей судьбе, ни о Том, кто определял их судьбу.

Из густой травы высунулась носатая физиономия Льва Руаха.

— Можно к вам? — спросил он.

Бёртон кивнул, а Фрайгейт отозвался:

— Конечно, почему бы и нет?

Руах вышел из травы. Невысокая бледнокожая женщина с огромными карими глазами и приятными тонкими чертами лица вышла следом за ним. Руах представил ее как Таню Каувиц. Он познакомился с ней ночью, и они подружились, поскольку у них было много общего. Она была родом из семьи русских евреев, родилась в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом в Бронксе, районе Нью-Йорка, стала учительницей английского языка в школе, вышла замуж за бизнесмена, который сколотил миллион долларов и умер в возрасте сорока пяти лет, дав ей возможность выйти замуж за замечательного человека, роман с которым у нее тянулся уже пятнадцать лет. А шесть месяцев спустя она умерла от рака. Рассказал об этом не Лев, а сама Таня, причем одним-единственным предложением.

— На равнине ночью творилась настоящая чертовщина, — сказал Лев. — Мы с Таней решили спастись в лесу. Вот я и решил разыскать вас и спросить, нельзя ли нам остаться с вами. Я приношу извинения за свои вчерашние непродуманные заявления, мистер Бёртон. Думаю, что моя точка зрения имеет под собой почву, но только те воззрения, о которых я говорил, следует рассматривать в контексте остальных ваших воззрений.

— Как-нибудь обсудим это, в другой раз, — ответил Бёртон. — В то время когда я писал книгу, я страдал из-за порочности и лживости дамасских ростовщиков, а они…

— Конечно, мистер Бёртон, — оборвал его Руах. — В другой раз, как вы сказали. Я просто хочу, чтобы вы знали: я считаю вас очень способным и сильным человеком, и я хотел бы присоединиться к вашей группе. Кругом царит состояние анархии — если анархию можно назвать состоянием, — и многие из нас нуждаются в защите.

Бёртону не понравилось, что Руах прервал его. Он пробурчал что-то себе под нос и сказал:

— Пожалуйста, позвольте мне объясниться. Я…

Тут встал Фрайгейт и сказал:

— А вот и остальные. Интересно, где это их носило?

Из ушедших девяти вернулись четверо. Мария Туччи рассказала, что, сжевав резинку, они ушли от лагеря все вместе, а потом оказались у одного из больших костров на равнине. Потом много чего случилось — драки, нападения мужчин на женщин, мужчин на мужчин, женщин на женщин, даже на детей нападали. В этой неразберихе группа распалась, и троих она встретила всего час назад, когда бродила по холмам в поисках каменного гриба.