Путь Базилио (СИ)

— Извини, я кое-что пожрать у тебя возьму, — сообщил он козлу, переворачивая его на спину. — Не шерстяных же хавать.

Козёл покорно смежил веки, соглашаясь с доводом. Жевать жилистую и горькую плоть нахнахов можно было только с очень крайней голодухи. У контролёра были съедобны только лицевые щупальца, они даже считались деликатесом. Но искать в кустах его башку и довольствоваться столь малым кусочком было бы странно. А вот свежая козлятина коту была по нраву.

Сначала Баз отсёк козлу нетронутые нахнахами семенники — он любил белое мясо. Потом занялся козловой спиной, сняв шкуру и удалив длинные мышцы позвоночника: вырезка манила его. Выламывать рёбра не стал: это было чревато вскрытием плевральной полости. На филейные части кот также решил не посягать, чтобы Септимий не истёк. Крайне осторожно достал печень и почки. Хлынула было кровь, но кот её вовремя оставил, переживая сосуды и вовремя пуская в ход лазер. Козёл мычал от боли, но сильно не дёргался и разделке не мешал, осознавая всю неоднозначность своего положения.

Отрезая вкусняшки, кот рассеянно думал, что Карабас бы его не одобрил. В отличие от живоядных нахнахов, бар Раббас из-за каких-то своих религиозных заморочек считал, что есть мясо ещё живого существа нехорошо. Базилио же был просвещён светом Христовым и знал, что ветхие табу — ничто, ибо значимо лишь духовное.

Наконец, он отнёс обкорнанную тушу в яму — стараясь не перепачкаться — и пристроил её стоймя, после чего засыпал всё землёй. Получился холмик, из которого торчала козлиная голова.

Наступил самый ответственный момент. Кот отломил от прутика щепку, заострил её и капнул на самый кончик жидкость из пузырька с «молочком комсомолки», очень стараясь не переборщить.

— Ну что, будем? — ещё раз уточнил он у Септимия.

К Попандопулосу, судя по неровному дыханию и судорогам культей, уже вплотную подступал карачун. Тем не менее, вопрос он понял и часто-часто заморгал, всеми оставшимися силёнками давая понять, что очень-очень хочет жить — хоть тушкой, хоть чучелком.

— Не дыши, — посоветовал кот, впендюрил щепку в козловую ноздрю и сильно надавил. В ноздре захлюпала кровь, но кот щепку быстро обломил и дырку зажал.

Он попытался представить себе, что сейчас произойдёт. «Молочко комсомолки» представляло собой водную взвесь так называемых транспозитонных парабионтов, или естественных векторных агентов, добытых непосредственно в среде обитания — то есть в биоте подводных гейзеров — и застабилизированных аномальным полем «аскольдовой могилы». Парабионты хранили в себе генные карты миллионов живых существ, по большей части давно вымерших. В руках опытного трансгенщика они могли быть использованы для крутейших генетических кунштюков и сальто-мортале, никаким иным способом не производимых. Этим, собственно, и объяснялась дикая цена «молочка». Увы, ближайшая лаборатория с нужным оборудование находилась в Директории. Простое же введение же «молочка комсомолки» в кровь приводило лишь к одному эффекту, по сути тривиальному, но в данной ситуации небесполезному. Вектора принимались перестраивать организм — в соответствии с требованиями окружающей среды, а также своими, если можно так выразиться, представлениям о прекрасном. К сожалению, эти представления восходили ко временам докембрия — когда транспозонные парабионты, собственно, и появились. Так что перестроенные организмы обычно оказывались довольно причудливыми. Впрочем, наиболее ценные органы, включая мозг, обычно всё-таки сохранялись. Это очень утешало.

Теперь нужно было просто ждать.

Убедившись, что всё сделано как надо и козёл жив, — хотя и впал в оцепенение, — кот вернулся к своим делам. Для начала развёл костерок и поджарил на прутике кусок печени. Та оказалась вполне приличного вкуса, без ацетоновой отдушки. Похоже, в последнее время Септимий вёл достаточно здоровый образ жизни.

Попандопулос тем временем начал постанывать. Кот понимал, что козлу очень плохо, а через некоторое время будет ещё хуже: перестройка организма без анестезии была крайне болезненной. Но крики могли привлечь какое-нибудь зверьё — или, того хуже, разумных. Базилио пошёл искать какую-нибудь тряпку, пригодную для изготовления кляпа — заодно вспомнив, что забыл свой тактический жилет на поле.

В конце концов он сорвал с мёртвого шерстяного рейтузы — кстати, прорезиненные — и обнаружил под ними бязевые кальсоны. Их он скомкал и запихал козлу в пасть. Потом сходил за жилетом — ему ничего не сделалось — и пристроился в кустиках покемарить.

Кот устал и переволновался, так что провалился в забытьё очень быстро. Ему снился огромный очковый медведь, который проповедовал, что Вселенная находится у него в голове и сотворена из опилок, и если счесть точное их число, то можно овладеть стихиями и приказывать ангелам. Кот принялся считать опилки, каким-то непонятным образом досчитал до минус шести миллионов, начал пересчитывать, и получил то же самое число, но мнимое. От ощущения абсурда он проснулся.

Поспал он хорошо, крепко. День склонялся к вечеру. Вокруг было тихо, благостно. Козёл не стонал и вообще не издавал звуков. Кот пошёл его проведать — как он там, болезный, перестраивается.

Выглядел Попандопулос импозантно. Голова его приобрела форму изящной чаши или кубка с двумя изогнутыми ручками, в которых кот с трудом опознал свернувшиеся рога. Чашу покрывала блестящая, искрящаяся шерсть. Она едва заметно шевелилась — чуть вздымалась, чуть опадала. Короче, козёл был жив и даже здоров — хотя уже не тот.

Всё же нужно было убедиться в полном успехе. Баз осторожно приблизился к чаше и негромко спросил:

— Септимий? Ты как?

Чаша чуть вытянулась. Потом откуда-то снизу зазвучал голос — тоненький, но чистый, без обычных козляцких обертонов:

— Обойди справа, я тебя не вижу.

Базилио на всякий случай обошёл чашу слева.

На другой стороне чаши он увидел нечто вроде самоварного краника. Снизу его украшала козлиная бородёнка. Длинными белыми волосами поигрывал ветерок.

Краник вздёрнулся, раздулся, с усилием что-то пропихивая через себя — и наконец вытолкнул наружу глазное яблоко. Оно покрутилось-повертелось, и, наконец, вперилось в Базилио.

— Здоровья и добра, — вежливо сказал кот.

— Ни пука, ни хера, — чаша как будто зазвенела от усилия, потом что-то булькнуло. — Спасидо, что-ли. Так бы я сдох… Теперь я кто по основе? — краник вопросительно изогнулся, глаз блеснул на солнце.

Базилио внимательно осмотрел чашу и даже осторожно потрогал её в разных местах, пытаясь вытащить из упирающейся памяти знания о беспозвоночной эпифауне.

— Похож на губку какую-то, — наконец, заключил он. — Вот насчёт материала не уверен. И губки всё-таки водные… да и вообще вода… У тебя корни есть?

— Вроде того, — сообщил козёл, мелодично позвякивая чем-то внутри. — Какие-то трубочки. Прорастают, чешутся очень. Ещё иголки костяные проросли. Зудят.

— Иголки-то понятно, — пробормотал Баз, — а вот корни… Гм, а внутри что?

— Вот, полюбуйся, — предложил обновлённый Попандопулос и приглашающе раскрылся перед котом.

Внутри чаша была покрыта шевелящимися ворсинками, покрытыми мелкими росяными каплями. На дне блестела жидкость.

Кот очень осторожно наклонился и понюхал.

— Желудочный сок, — определил он. — А сверху эта штука закрывается. Понятно. Небось, птичек приманивать? Или мошек?

Из чаши неожиданно брызнул фонтанчик. Базилио отшатнулся — под ехидный козлиный смешок.

— У меня ещё и щупальца есть, — похвастался Септимий и горделиво поднял вверх несколько тонких, червячно-розоватых отростков.

— Да это у тебя, кажись, от гидры, — заинтересовался кот. — Стрекавятся?

— Должны, чувствую, — подтвердил козёл. — Извини за такую просьбу… а на тебе проверить можно? Они вроде не особо ядовитые. Просто хотелось бы знать, на какую добычу рассчитывать.

— А вот этого не надо, — быстро сказал кот. — Кровь имеется?

— И сердце, — подтвердил бывший козёл. — Но это всё там, под землёй. Глазной нерв очень вытянулся, немножко побаливает. Ничего, привыкну. А вот лёгких вроде как нет. Дышу через какую-то фигню вроде сифона… В общем, там вода, — из-под чаши раздалось вполне убедительное бульканье.