Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)

К утру Сойтынэ почувствовала себя лучше. Зная, как важно для Петра Ариановича побывать на перевале в разгар зимы, она стала упрашивать его идти туда без промедления. К просьбам ее присоединился и Кеюлькан, который должен был сопровождать географа, и, явившись в полном походном снаряжении, нетерпеливо переминался с ноги на ногу у порога ветлугинского жилища.

Для того чтобы показать, что она чувствует себя хорошо, Сойтынэ села на своем ложе и пропела напутственную песню.

Фано, оставшаяся с сольной, успокоительно кивала.

И Петр Арианович ушел, унося в памяти любящий взгляд Сойтынэ.

В пути они задержались с Кеюльканом дольше, чем предполагали, — отсутствовали не два дня, а четыре.

Спускаясь к стойбищу, путники услышали высокий, нестерпимо высокий вопль. К пронзительному женскому голосу присоединились другие женские голоса. Это был традиционный погребальный плач.

Петр Арианович заковылял быстрее, почти побежал. Предчувствие несчастья стиснуло ему сердце.

Поддерживаемый Кеюльканом, он пересек стойбище. У его жилища стояли люди. Они расступились, давая ему дорогу. Вопленицы выжидательно смолкли.

Все еще не веря в несчастье, Петр Арианович переступил порог.

На голом земляном полу лежала Сойтынэ.

Почему она на полу, а не на своем ложе из оленьих шкур? Почему тело ее так вытянулось и глаза плотно закрыты?

«Ты ли это, Сойтыне?!.»

Петр Арианович ничком упал подле своей жены, обхватив ее холодное, одеревеневшее тело, ставшее странно тяжелым и чужим.

Нырта с бледным лицом выпроваживал соплеменников, набившихся в жилище. Нельзя было им видеть Тынкагу, самого сильного человека гор, в таком состоянии!

Через полчаса Нырта на цыпочках вошел к Ветлугину. Друг его лежал по-прежнему как мертвый.

Охотник присел подле него на корточки, осторожно погладил по голове.

— Тынкага! — тихонько позвал он. — Ты слышишь меня, Тынкага?

Ветлугин молчал.

— Мы сделали, что могли, Тынкага, — самым убедительным голосом продолжал Нырта. — Я стрелял в воздух, чтобы прогнать злых духов. И Неяпту стрелял, и Нуху, и Сойму, все твои друзья. Мы разом подняли в воздух много стрел…

Ветлугин не пошевелился.

— Хытындо не отходила от Сойтынэ ни на шаг. Якага бил в бубен. Потом Сойтынэ встряхивали на оленьих шкурах. Но это не помогло. Тогда мы протащили ее через «огненные ворота». Сильнее средства нет, Тынкага…

Сдерживая крик, рвавшийся из груди, Петр Арианович стал царапать ногтями землю.

Он знал, как «лечат» своих больных люди каменного века. Бедную его Сойтынэ окуривали зловонными травами, до одури колотили над нею в бубен. Хытындо скакала вокруг, вырядившись в свою пеструю одежду, обвесившись погремушками, угрожающе рыча.

Любой иеной — шумом, вонью, встряхиванием, побоями — надо было выгнать злых духов из тела больной!

А потом Сойтынэ потащили к «огненным воротам»…

Ветлугин застонал.

Он до боли ясно представил себе эту жуткую картину.

Пятясь, Хытындо выскочила из чума. За нею спешили женщины, таща за собой на шкурах больную. Сойтынэ, наверное, кричала от страха, но крик ее заглушался рокотом бубнов и завываниями «детей солнца».

Стрелки из лука сомкнулись вокруг нее. При свете раскачивающихся факелов они обстреливали черное, низко нависшее небо, отгоняя невидимого врага.

А вдали в лесу уже вспыхивали длинные языки пламени. Бедной Сойтынэ предстояла пытка, очищение огнем…

Два высоких камня поставили стоймя, оставив узкий промежуток между ними. Сверху положили третий камень. Образовалось нечто вроде арки, на которой развели костер. Это и называлось «огненными воротами». Через них полагалось протащить больную на шкурах.

Петр Арианович зажмурил глаза, но и с закрытыми глазами продолжал видеть перед собой изжелта-бледное, замученное лицо своей жены и огненные брызги, которые летели во все стороны от костра…

Он никого больше не подпустил к ее телу и сам похоронил Сойтынэ рядом с их жилищем. И мертвая она должна находиться рядом с ним!…

На тризне Петр Арианович не присутствовал.

Спать он не мог и присел на чурбачок у порога. В стойбище мелькали, кружились, плясали огоньки. Душу Сойтынэ согласно ритуалу провожали всем племенем в далекий путь.

Как непрочно, однако, было все, чему он пытался научить «детей солнца»! Стоило нахлынуть беде, и сразу же обнаруживалось их устрашающее невежество, будто мрачная бездна разверзлась под ногами.

В ту ночь, слушая монотонный рокот бубна, Петр Арианович почувствовал себя особенно одиноким в горах Бырранга. Приступ отчаянной, убийственной тоски овладел им.

Мрак Заполярья надвинулся на него со всех сторон. Затянутое тучами небо — ни единого просвета, ни самой малой звездочки — низко нависло над головой.

— Умерла… Сойтынэ умерла, — повторял Петр Арианович, вслушиваясь в эти слова и не веря в них, не понимая их.

Шестнадцать лет они прожили вместе.

Сойтынэ очень горевала, что у них нет детей. Зато все силы своей души она обратила на любовь к Тынкаге. С каждым годом она понимала его все лучше и лучше! И это так помогало жить, бороться!

Неужели она никогда не посмотрит на него снизу вверх своими узкими глазами, не скажет ласково: «Говори еще. Я пойму. Скоро я стану понимать все, что ты будешь говорить»?

Неужели не будет больше петь, склонившись над оленьей шкурой у очага: «Мой могучий, сильный муж — самый сильный человек в горах! Ему подвластны снега в ущелье и вода в реке»?

Нет, нельзя так! Нужно взять себя в руки!

Петр Арианович вошел в жилище и присел к столу.

В дневник еще не были записаны результаты последнего наблюдения над линией снегов у перевалов. Надо было продолжать работу. Надо было продолжать ее во что бы то ни стало!

Петр Арианович не услышал, как, откинув меховой полог, вошел Нырта. Гость стоял у порога, наверное, уже несколько минут, и только по его прерывистому дыханию географ догадался, что кто-то есть в жилище.

Лицо охотника было печально. Он очень любил свою сестру и гордился ею — лучшей песенницей среди женщин котловины. Кроме того, его мучили угрызения совести: он не сделал того, что нужно было сделать. Ведь Сойтынэ просила его послать за Тынкагой.

— Садись, Нырта, — откашлявшись, сказал Петр Арианович. — Отдохни. Сейчас допишу, будем горячую воду пить…

Нырта склонился над очагом, чтобы заварить сухой травки, заменявшей в котловине чай, и вдруг услышал странный кашель за спиной. Он обернулся. Тынкага тяжело дышал, плечи его поднимались и опускались. Хриплые, лающие звуки вырывались из горла. Глаза были сухи.

Нырте стало жутко. Он никогда еще не видел, как плачет мужчина. Тынкага не умел плакать. Плач был мучителен для него. Он сидел за столом и плакал, плакал, задыхаясь, кашляя, отвернувшись от своего друга.

Когда пароксизм горя прошел, Нырта молча поднялся и направился к выходу. На пороге охотник остановился, будто вспомнил что-то важное.

— Слушай! — Голос его прозвучал неожиданно громко. — Я спрошу. Ты скажи правду.

— Хорошо.

— Ответь: жили бы «дети солнца» там, в тундре, была бы жива Сойтынэ?

Петр Арианович молчал. Нырта порывисто схватил его за руку:

— Не понимаешь? Когда нашел свою душу в куске льда, который не тает — помнишь? — ты сказал: теперь в тундре хорошо! Идем туда! Хытындо сказала: нет, там плохо, туда нельзя. Сказала неправду? В тундре Сойтынэ не дали бы умереть?

Нырта весь подался к Ветлугину, в ожидании ответа.

Что мог Ветлугин ответить другу?

Наверное, на Крайнем Севере за эти годы возникли новые города, там должны были жить опытные врачи, которые оказали бы бедной Сойтынэ медицинскую помощь.

— Да, Сойтынэ не дали бы умереть!

Нырта ничего не ответил. Он молча натянул на голову капюшон и вышел.

Наутро он снова разыскал Петра Ариановича. Тот, стоя на коленях, записывал показания метеорологических приборов, находившихся подле его жилища.

Что бы ни случилось, показания надо было брать регулярно, три раза в день и в определенные часы. Иначе насмарку шла работа прошлых лет.