Т. 06 Кот, проходящий сквозь стены

Не помню, чтобы когда-нибудь пользовалась резинкой после того, как Теодор рассказал мне о календарном способе предохранения, или чтоб мне не удалось выбить чек, когда я того хотела.

Размышляя обо всем этом, я вдруг услышала:

— Двадцать девятого октября 1929 года.

— Как так? — брякнула я. — Ты же сказал, что возвращаешься к себе второго августа двадцать шестого года?

— Слушай, о чем говорят, морковка, — сказал муж. — В понедельник будет контрольная.

— Я говорил о Черном вторнике, Морин, — пояснил Теодор. — Так назовут в будущем величайший за всю историю биржевой кризис.

— Такой же, как в девяносто седьмом?

— Не знаю точно, что произошло в девяносто седьмом — я, как уже говорил, подробно изучал только историю того десятилетия, которое намеревался провести здесь — от окончания войны до Черного вторника 29 октября 1926 года. Эти десять лет после Первой мировой войны…

— Стойте-ка! Вы сказали «Первой мировой войны», доктор? Первой?

— Доктор Джонсон, кроме этой золотой декады — с 11 ноября 1918 года по 29 октября 1929-го — вы будете воевать все столетие. В 1939 году начнется Вторая мировая война — еще дольше и страшнее этой. А более мелкие войны будут вестись на протяжении всего века. Следующий же век, двадцать первый, будет еще хуже — и намного.

— Тед, — сказал отец. — В тот день, когда объявили войну, ты просто говорил то, что знал. Да?

— Да, сэр.

— Зачем же ты тогда пошел в армию? Это не твоя война… капитан Лонг.

— Чтобы завоевать ваше уважение, пращур, — очень мягко ответил Теодор. — И чтобы Морин могла гордиться мной.

— Мррф! Ладно! Надеюсь, вы не пожалеете об этом, сэр.

— Никогда.

Четверг был хлопотливый день. Элеанор и я — с помощью всех моих и ее старших детей, с большой помощью сержанта Теодора, ставшего моим адъютантом (он называл это «собачьей вахтой», и отец тоже, но я не давала им вывести меня из себя), с некоторой помощью от наших мужей и от отца — за сутки подготовили церемонию венчания.

Должна, правда, признаться, что всю подготовительную работу мы с ней проделали загодя. Мы составили список гостей, предупредили священника, причетника и организатора банкетов, как только Брайан позвонил и сказал, когда приедет. Приглашения напечатали во вторник, конверты надписали в среду двое лучших каллиграфов семьи Везерел, по домам их разнесли двое ее и двое моих мальчишек, отвечать на приглашения предлагалось по телефону конторы Джастина, ну и так далее.

Невесту мы тоже ухитрились одеть вовремя и как полагается, поскольку у сержанта Теодора неожиданно обнаружился еще один талант: швеи — то есть швеца — а точнее сказать, дамского портного. Своей главной цели — использовать телепатический дар Элеанор — я уже достигла: Теодор отвез меня к ней утром в четверг, и я изложила ей, в чем моя проблема, начав для скорости срывать с себя одежду, как только дверь ее апартаментов закрылась за нами. Потом Элеанор дала распоряжение горничной провести к нам Теодора.

Опустим натуралистические подробности; через полчаса Элеанор сказала мне:

— Морин, милая, Теодор верит во все, что говорит, — на что Теодор заметил, что каждый Наполеон в сумасшедшем доме верит в то, что говорит, не менее твердо.

— Капитан Лонг, — ответила Элеанор, — мужчины очень слабо связаны с реальностью, так что не вижу, какое это имеет значение. Вы сказали мне правду, как вы ее понимаете, о вашей жизни в будущем, и сказали правду, что любите Морин. И поскольку я тоже ее люблю, то надеюсь завоевать частицу и вашей любви. Пожалуйста, помогите мне встать — и благодарю вас, сэр! Вы мне подарили огромную радость.

Сразу после этого перед нами встала задача: как успеть доставить подвенечное платье Элеанор вместе с Нэнси к портнихе, чтобы Джонатан успел завезти Брайана с Нэнси в контору к Джастину, чтобы все четверо успели явиться в мэрию за разрешением — ведь и жених, и невеста были несовершеннолетние.

— Зачем нам портниха? — сказал Теодор. — Если не ошибаюсь, Элеанор, в этой тумбочке у вас швейная машинка «Зингер». И зачем нам Нэнси? Мама Морин, ты, кажется, говорила, что вы с ней носите одинаковые платья.

Я подтвердила, что мы действительно часто даем друг другу что-нибудь поносить.

— В бедрах я на дюйм полнее, и в груди почти на столько же. Но разве мы посмеем тронуть платье Элеанор? Погоди, ты его еще не видел.

Хотя Элеанор была крупнее и выше меня, платье мне почти годилось, поскольку однажды уже перекраивалось для Рут, дочери Элеанор, на три дюйма ниже матери. Платье было великолепное, из белого атласа, густо расшитое мелким жемчугом, с фатой из бельгийских кружев и десятифутовым шлейфом. В первоначальном виде присутствовали еще рукава «баранья ножка» и турнюр — при перекройке все это исчезло.

Ни за какие на свете деньги нельзя было сшить платье такого качества за те несколько часов, что нам оставались — моей Нэнси повезло, что ее новая мама ссудила ей такое сокровище.

Элеанор принесла его. Теодор пришел в восхищение, но не смутился.

— Элеанор, подгоним его впритык на маму Морин — тогда Нэнси как раз пролезет. Какое на ней будет белье? Корсет? Бюсгалтер? Панталоны?

— Ни разу не надевала на Нэнси корсет, — сказала я. — И она не собирается начинать.

— Правильно! — согласилась Элеанор. Хотела бы я тоже никогда не начинать. Лифчик Нэнси тоже не нужен. Как насчет штанишек? Рейтузы с этим платьем не наденешь. Эмели Берд и Харцфельд носят трусики, но и они будут выделяться под платьем, если оно будет сидеть как следует.

— Обойдемся без штанов, — решила я.

— Все старые грымзы мигом поймут, что их на ней нет, — заколебалась Элеанор.

Я с чосеровским выражением [126] высказала свое отношение к мнению старых грымз.

— Надену ей круглые подвязки. Сменит на пояс потом, когда будет переодеваться.

— Тогда и панталоны может надеть, — добавил Теодор.

— Теодор! — поразилась я. — Удивляюсь тебе. Зачем новобрачной панталоны?

— Ну не панталоны, а самые легкие и маленькие штучки из тех, что продаются сегодня. Чтобы Джонни мог снять их с нее, дорогая. Символическая дефлорация, старый языческий обряд. Пусть почувствует, что она замужем.

Мы с Эл хихикнули.

— Не забыть сказать Нэнси.

— А я скажу Джонатану, чтобы устроил настоящую церемонию. Ну что ж, Элеанор, поставим Морин на этот низкий столик и начнем втыкать в нее булавки. Мама Морин, ты всюду чистая и сухая? Не вывернуть ли платье наизнанку — влага для атласа — просто гибель.

Следующие двадцать пять минут Теодор трудился не покладая рук, я стояла смирно, а Элеанор снабжала его булавками.

— Лазарус, где вы учились мастерству одевать женщин? — спросила она.

— В Париже лет сто назад.

— Лучше бы я не спрашивала. Я тоже числюсь среди ваших предков? Как и Морин?

— К сожалению, нет. Но я женат на трех ваших прапрапра-внучках — Тамаре, Иштар и Гамадриаде, а мой брачный брат — Айра Везерел. Может быть, есть и другое родство — наверняка есть — но Морин права: я искал в архивах только своих прямых предков. Я же не знал, что встречу тебя, Эл Прекрасный Животик. Ну вот, почти все. Как — перешивать? Или отдадим вашей портнихе?

— Ну как, Морин, — спросила Эл. — Я согласна рискнуть платьем — я доверяю Лазарусу, то есть мсье Жаку Нуару, но свадьбой Нэнси без твоего разрешения рисковать не стану.

— Я не могу судить о Теодоре, или о Лазарусе, или как там его зовут — имеется в виду тот жеребец, который использует меня вместо манекена. Но ведь ты мне, кажется, говорил, что сам перешил свои бриджи? Подогнал их по себе?

— Oui, Madame.

— Где ваши брюки, сержант? Вы всегда должны знать, где ваши брюки.

— Я знаю, где, — сказала Эл и принесла их.

— В коленках, Эл. Выверни на изнанку и посмотри, — я присоединилась к ней и вскоре сказала: — Эл, я не вижу, где он их ушивал.

— А я вижу. Вот посмотри. Нитка на старых швах немного выцвела, а та нитка, которой он шил такого же цвета, как ткань на карманах внутри — невыгоревшая.