Старплекс. Конец эры (сборник)

— И это — общепринятое мнение среди представителей твоей цивилизации? — спросил я.

— Да.

— Тогда в чём источник морали форхильнорцев? Как вы отличаете правое от неправого?

Холлус помолчал — либо подыскивал ответ, либо раздумывал, стоит ли вообще отвечать. И наконец сказал:

— У нашей цивилизации жестокое прошлое, чем-то напоминающее ваше. Мы способны на страшные зверства — нам даже не нужно оружие, чтобы с лёгкостью убить другого представителя нашего вида. Правильно всё, что усмиряет нашу жестокость; неправильно всё, что выставляет её напоказ. — При этих словах он перенёс свой вес, перегруппировав шесть ног. — Наша цивилизация не вела войн уже три поколения, и, поскольку у нас имеется возможность уничтожить планету, это очень хорошо.

— Задаюсь вопросом, не присуща ли жестокость всем разумным видам, — сказал я. — Эволюцией движет борьба за доминирование. Я слышал предположение, что травоядные вообще не могут развить интеллект: чтобы сорвать листик, хитрость не нужна.

— Действительно, странный путь развития, — согласился Холлус. — Жестокость нужна для появления интеллекта, интеллект даёт возможность уничтожить вид в целом, и лишь интеллект позволяет подавить жестокость, которая и привела к его возникновению.

— Мы называем это «уловкой-22», [58] — сказал я. — Может, мы развили идею Бога и морали для самосохранения. Кто знает — вдруг, если у того или иного вида не будет морали, которая подавляет её склонность к жестокости желанием угодить Богу, она обречена уничтожить себя, стоит ей обрести для этого подходящую технологию?

— Интересная мысль, — откликнулся Холлус. — Вера в Бога даёт преимущество для выживания. В этом случае эволюция будет ей способствовать.

— А ваша цивилизация — она всё ещё боится себя уничтожить? — спросил я.

Холлус качнул телом, как мне показалось, скорее в знак отрицания:

— У нас объединённое правительство планеты. И мы в значительной мере толерантны к тем или иным различиям. У нас нет голода и нужды. Так что теперь вряд ли есть почва для конфликтов.

— Хотел бы я сказать то же самое и о Земле, — сказал я. — Ей так несказанно повезло, что на ней возникла жизнь — было бы позором уничтожить её по собственной глупости.

— Жизнь возникла не здесь, — сказал Холлус.

— Что? — переспросил я, в полном замешательстве.

— Не думаю, что в прошлом Земли имело место зарождение жизни; полагаю, она началась не здесь.

— Хочешь сказать, она пришла сюда из космоса? Гипотеза панспермии Фреда Хойла?

— Возможно. Но, подозреваю, скорее жизнь появилась сравнительно недалеко отсюда, на 4-й планете Солнечной системы.

— То есть, на Марсе?

— Да.

— И как же она сюда попала?

— На метеорах.

Я нахмурился:

— Вообще-то, мы за долгое время нашли парочку марсианских метеоритов. Некоторые учёные утверждали, что в них были окаменелые останки микроорганизмов. Но эта версия была поставлена под сомнение, и не без оснований.

— Хватило бы и одного.

— Думаю, да. Но почему ты не думаешь, что жизнь могла зародиться прямо здесь?

— Ты сам говорил, что жизнь появилась на Земле чуть ли не четыре миллиарда лет назад. Но в то время, на ранних этапах Солнечной системы, эта планета испытывала регулярные столкновения с крупными кометами и астероидами — столкновения таких масштабов, что они могли привести к вымиранию. Слишком маловероятно, что в тот период могли сложиться пригодные для жизни условия.

— Но ведь Марс не старше Земли, и он точно так же подвергался бомбардировкам.

— О, бесспорно! — согласился Холлус. — Но на Марсе не было таких крупных и глубоких океанов, как на Земле — хотя на поверхности текли реки. Когда стоишь на поверхности, виды там потрясающи — следы эрозии колоссальны. Так вот, если астероид ударяет о твёрдую поверхность, тепловой импульс повысит температуру на месяцы. Но если астероид обрушится в океан — а он сейчас, как и миллиарды лет назад, покрывает б ольшую часть поверхности Земли — тепло никуда не уйдёт, и глобальная температура останется повышенной на десятилетия или даже столетия. Судя по всему, на Марсе условия для зарождения жизни сложились на полмиллиарда лет раньше, чем здесь, на Земле.

— А потом жизнь перенеслась сюда на метеорах?

— Именно. Примерно одна тридцать шестая часть всего материала, который выбрасывается с Марса ударами метеоров, в конце концов подхватывается Землёй — и многие формы микроорганизмов могут пережить глубокую заморозку. Эта версия отлично объясняет, почему останки вполне зрелых организмов встречаются здесь в самых старых камнях — несмотря на то, что условия были слишком нестабильны для развития здесь, на месте.

— Ух ты! — сказал я, хорошо осознавая — мой отклик не вполне адекватен. — Полагаю, один метеор мог принести сюда жизнь. В конце концов, у всех организмов на этой планеты имеется общий предок.

— Вся жизнь на вашей планете произошла от общего предка? — спросил Холлус, и голос прозвучал удивлённо.

— Разумеется.

— Откуда вам это известно?

— Мы сравниваем генетический материал разных существ и исходя из степени различия можем сказать, как давно жил их общий предок. Например, ты же видел Старину Джорджа, чучело шимпанзе, в нашей диораме «Леса Будонго»? [59]

— Да.

— Ну так вот, люди и шимпанзе генетически отличаются лишь на 1,4 %.

— Прости, что я это говорю, но мне кажется неправильным набивать и выставлять на всеобщее обозрение чучело столь близкого родственника.

— Мы так больше не делаем. Этот экспонат поставили больше восьмидесяти лет назад, — сказал я, сознательно решив умолчать о чучеле австралийского аборигена, ранее выставленном в Американском музее естественной истории. — Фактически, из генетических исследований родилась концепция борьбы за права обезьян.

— И они, эти исследования, показали, что все существа на планете имеют общего предка?

— Разумеется.

— Невероятно! Мы считаем, что и на Бете Гидры, и на Дельте Павлина имели место многие случаи биогенеза. К примеру, на моей планете жизнь возникала не менее шести раз за первые 300 млн. лет, — пояснил Холлус и, помолчав, поинтересовался: — Как называется высший уровень в вашей системе классификации живых организмов?

— Царство, — сказал я. — Обычно мы считаем, что их пять: Животные, Растения, Грибы, Доядерные и Одноклеточные.

— Все животные относятся к царству животных? А растения — к царству растений?

— Да.

— Все животные сгруппированы в одно царство? И растения — тоже?

— Да.

— Поразительно! — сказал он и принялся сильно раскачивать телом. — На нашей планете система классификации идёт ещё на один уровень вверх. У нас всего шесть… ну, назовём их «домены», это будет подходящим по смыслу — так вот, у нас шесть доменов, относящимся к шести отдельным событиям появления жизни; в каждый из доменов входят отдельные виды животных и растений. К примеру, наши пентапеды и октопеды в действительности имеют абсолютно разное происхождение; биологи доказали, что у них нет общего предка.

— Правда? Но ведь вы всё равно могли изучить ДНК, чтобы определить эволюционные взаимоотношения между представителями одного и того же домена.

— За целые эпохи все домены смешались, — сказал Холлус. — В геноме моего вида наличествует генетический материал всех шести доменов.

— Но разве это возможно? Помнишь, ты говорил о Споке, что нелепа сама мысль о возможности иметь совместное потомство для существ разных видов — даже из того же домена?

— Мы считаем, в переносе генетического материала между доменами существенную роль играли вирусы.

Я призадумался. Учёные предполагали, что излишки генетического материала, привносимого в организмы вирусами, составляли львиную долю «мусорной» ДНК — девяносто процентов человеческого генома, не кодирующего синтез белка. Потом, как известно, сегодня генетики намеренно внедряют в картошку гены коров, и так далее.