Лучшее за 2004 год. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

По пути в школу я звоню Билли и говорю:

– Мама все знает. Она прочитала твое письмо.

– Ну и – рвала и метала?

– Нет, она была очень лаконична. Ты бы только послушал ее заключение: тебе надо научиться жить с этим, Рональд, ты сам выбрал этот путь, Рональд.

– Это лучше, чем крик и слезы.

Билли занимается в исправительном классе. Он верит во все это дерьмо. Откровенно говоря, выражение "тебе надо научиться жить с этим" я выудил из его же менторского лексикона. Эти его поучения выводят меня из себя. На самом деле сейчас меня все выводит из себя. Сейчас я чувствую себя так, будто у меня заворот кишок, и мне хочется что-нибудь немедленно сломать.

В исправительном классе говорят: ты должен смириться с тем фактом, что люди не любят тебя, с тем, что у тебя жирные бедра и нелады с математикой, как и с тем, что ледники обрушиваются на тибетские монастыри. Как ты можешь возмущаться плохим отношением китайцев к Тибету, когда сам лично не сделал ничего хорошего для него?

Это равносильно тому, как если бы каждого, у кого нет сил, стали уверять в том, что он сам виноват в этом и что сильных людей не должны заботить его проблемы.

Моя мама не может смириться с тем, что я гомосексуалист. Но главное для нее – быть несгибаемой железной леди. Поэтому она не позволяет себе никаких стонов, плача и зубовного скрежета. Быть железной леди – это ее способ философски воспринимать даже проделки инопланетян с собственным сыном.

Билли слишком зациклен на своей невозмутимости, чтобы прощать мне мои слабости. А меня ранит даже его как бы сочувственное:

– Я же говорил, что тебе надо было самому сказать ей обо всем.

– Да, ты был абсолютно прав, – отвечаю я мышиным голоском.

Очередной раз он отыгрался на мне.

– Ладно, не надо сучиться на меня за это, – бросает Билли.

– Это естественная реакция, сопутствующая сильному эмоциональному всплеску, – звучит все еще как-то по-мышиному.

Он меня бесит, бесит своей невозмутимой "правильностью". Все вокруг такие "правильные". Просто дышать нечем.

Билли опять берется за свое:

– Ты ведешь себя, как ребенок. Только ты даже не фокусничаешь, а просто хнычешь.

– Билли, моя мама-неохристианка знает, что я гей. Можно хоть немного сочувствия?

– А что, кто-нибудь умер, Рон? Или тебе оторвало ноги во время взрыва? Или, может быть, я должен решать за тебя все твои проблемы?

– Нет, просто я ищу друга, и, знаешь, я постараюсь и найду, найду такого, которому буду дорог я, а не мой член.

Я повесил трубку.

Как я говорил, меня все бесит. Бесит сидеть здесь сейчас.

У меня есть тупой братишка, который хихикает все дни напролет, ставя себе в заслугу любовь к кошке. У меня есть мама, поглощенная домашними заботами, счетами и кредитами, и срывающаяся на крик, чтобы заставить меня делать всякую тупую работу по дому. Я понимаю, что, наверное, испортил отношения с Билли, но мне важнее знать – на самом ли деле я такой ничтожный безответный человечишка, каким он меня считает.

Все кончено. Я чувствую себя так, будто увяз в ненавистном мне лаймовом киселе и тону в его бездонной засасывающей жиже. Мой братец все знает и будет изо всех сил стараться устроить мне сладкую жизнь. Пусть только попробует, я расквашу ему всю его жирную морду. Моя мать разыгрывает из себя крутую железную леди, поэтому я тоже стану крутым. Но у меня не выработана необходимая невозмутимость, и я никогда не пойду на мамины неохристианские семинары.

А сейчас я сижу здесь в одиночестве и думаю: как мне победить? Как жить? Что делать?

Мне уже никогда не быть по-прежнему любимым сыном. Этот вариант отпадает. Я не собираюсь деликатничать по поводу того, с кем я сплю. Я ни на что не подписывался, я ни во что не верю, никого не люблю и не думаю, что кто-нибудь любит меня.

Привет. Начинаю с нуля. С днем рождения.

Итак, мне 26 сегодня!

Я встал в три часа утра и отправился к Амазонке, чтобы повидаться Джоао. Он был так счастлив видеть меня, что его маленькое личико превратилось в одну огромную улыбку. Он выстроил несколько своих сестер позади себя, и они радостно приветствовали меня. Затем спели "Happy Birthday" и подарили изящный ежедневник. В Бразилии все еще поют "Happy Birthday".

Любовь побеждает все. Почти без усилий.

Позже я навестил Джоао и мы проделали наши обычные дневные процедуры. Тестостерон лез у него из ушей, настолько он был воодушевлен своей новой работой на исконных землях индейцев. Он готов сломя голову лететь в Эдем, чтобы приступить к своей дипломатической миссии. Он так очарователен: презерватив на конце и перо попугая в носу – самый подходящий вид для сотрудника Бразильского консульского совета.

Я люблю его, я люблю его, я люблю его, я люблю его.

Я чертовски счастлив. На Амазонке нет эмбрионального экранирования. Ура жителям Содома! В любом другом месте нас преследуют. Эти вредные инопланетные гены должны быть уничтожены.

Потом я должен был пойти и рассказать Джоао о том, как обстоят дела с моим проектом. Он мрачно выслушал.

– Я знаю, тебе это не нравится, – сказал я.

– Все это неправильно. Похоже на геноцид. – Он произносит "дженосид". – Скоро их совсем не станет.

– Нет, это не геноцид. Младенцы родятся гетеросексуалами, вот и все. Не будет больше никакого гомосексуализма и никакого экранирования, только счастливые дети. А взрослые – те, что остались, – пусть сами решают, лечиться им или нет. Все равно неохристиане считают, что мы и есть геноцид.

– Не надо тебе помогать им.

– Джоао. Малыш. Нас это не коснется. Мы всегда будем вместе.

– Индейцы говорят, что это неразумно.

– Да? Интересно. Что это значит?

– Они говорят, что хорошо бы найти другие пути. Они думают, что это почти то же самое, что случилось с ними.

Это похоже на правду.

Так мы с Джоао спорим. Проводим, так сказать, беспристрастные научные диспуты. Толковые ребята.

До появления версии об инопланетном гене считали, что гомосексуалисты – просто люди с придурью, которые добровольно отказываются от деторождения. Ведь если бы дело было в генетике, невоспроизводимый ген уже давно бы исчез. А мы до сих пор существуем.

Джоао отпускает свою обычную шутку о том, что все певцы в Бразилии "голубые". В этой шутке немалая доля правды. По этому я тоже иронизирую:

– Ого, значит, человечество не смогло бы размножаться без латиноамериканской музыки, да?

– Возможно, – говорит он.

– Знаешь, малыш, а? – спрашиваю я вкрадчиво.

Его голос становится тоже мягче и теплее:

– Я знаю. А ты?

– Да, я тоже знаю.

Я знаю, что ты любишь меня. Мы любим друг друга. Мы говорим так каждый день уже почти пять лет, и каждый раз я ловлю кайф.

В этот день в лаборатории тоже произошло событие. Световые маркеры наконец проникли внутрь Плоскодона.

Плоскодон, по правде говоря, довольно мерзкое творение. В нем различимы внутренние органы, а кости воздушно тонки и разведены в стороны для устойчивости. На вид нечто среднее между паутиной и человеком, раздавленным грузовиком.

Мозг работает, но мы знаем, что он выполняет только физиологические функции. Ни сознания, ни, тем более, самосознания. Просто высокоорганизованная бактериальная культура. Вы можете отслеживать все происходящие в нем процессы, опробовать на нем наркотики и забавляться с его эндоморфинами. Есть в лаборатории и микроскоп, с помощью которого вы можете наблюдать жизнь внутри него.

Как только я увидел это создание, на меня сразу нашло озарение. Я тут же понял, что надо делать с ним. Я представил руководителю докладную записку, и компания выделила средства на мои исследования.

Люди представляют себе клетки как однородные микроскопические частицы. На деле же они скорее напоминают города с хорошо развитой транспортной сетью. Поступающие протеины поставляются на склады, сортируются, используются по необходимости, а затем выводятся.

Раньше мы отслеживали траекторию движения протеинов, подсаживая к ним протеины медузы, которые излучают свет. Это был превосходный способ, поскольку светилась каждая молекула протеина и вы могли безошибочно определить, в каком месте она находится. Однако вы не могли определить, куда она девается.