Вспомнить всё (сборник)

Мастерс вздохнул и посмотрел поскучневшим взглядом в окно, не слушая монотонно бубнящего Саперштейна. Сидящий рядом молодой энергичный редактор что-то черкал в блокноте, постепенно мрачнея.

– По вашей просьбе – заметьте, это вы к нам обратились, не наоборот, – продолжал Саперштейн, – мы отгрузили вам партию самых отборных шкур из нашего ассортимента. Эти живые шкуры лоснятся и переливаются, ни на Марсе, ни на Земле ничего подобного вы не сыщете. Любая царапина, любая потертость заживает на них сама. От месяца к месяцу подшерсток густеет, и обложки ваших томов делаются все роскошнее, а значит, ценнее. Через десять лет богатый пушной покров переплетенных в уабовую шкуру книг…

– Значит, шкура живет своей жизнью, – прервал его Снид. – Интересно. А уаб, как вы говорите, настолько ловок, что его почти невозможно убить. – Он бросил быстрый взгляд на Мастерса. – Все тридцать с лишним поправок в текстах наших книг связаны с бессмертием. Типичный пример с Лукрецием. Оригинал учит, что человек смертен и, даже обретя загробную жизнь, все равно не будет помнить о своем земном существовании. Вместо этого откуда-то возникает непонятная новая строфа, которая провозглашает дальнейшую жизнь, вытекающую из нынешней, – в полном противоречии со всеми воззрениями Лукреция. Вы понимаете, что получается? Треклятый уаб пропихивает в чужие книги свою философию. Вот так, ни больше ни меньше.

Снид умолк и принялся снова черкать в блокноте.

– Как может шкура, – недоумевал Мастерс, – пусть даже вечно живущая, влиять на содержимое книги? Текст уже напечатан, страницы обрезаны, корешки склеены и сшиты. Безумие какое-то! Даже если переплет из этой чертовой шкуры действительно живой, во что мне не верится. – Он грозно взглянул на Саперштейна. – Если она живая, то чем питается?

– Мельчайшими частицами пищи, взвешенными в атмосфере, – не моргнув глазом, ответил Саперштейн.

– Пойдемте. – Мастерс поднялся. – Чушь какая.

– Она всасывает частицы, – с видом оскорбленного достоинства пояснил Саперштейн. – Через поры.

Джек Снид, не вставший вместе с начальством, задумчиво смотрел в блокнот.

– Среди измененных текстов есть просто потрясающие. Бывает, что изначальный кусок переписывается полностью, и авторская мысль меняется на противоположную, как в случае с Лукрецием, а бывает более тонкая, почти незаметная правка, если можно так выразиться, когда оригинал больше поддерживает доктрину вечной жизни. Вопрос вот в чем: перед нами субъективное мнение отдельно взятой формы жизни, или уаб действительно знает, о чем говорит? Взять, например, поэму Лукреция – она великолепна, красива, интересна как поэзия. Но с философской точки зрения она, может быть, ошибочна. Я не знаю. Это не моя работа, я только редактирую книги, я их не пишу. Хороший редактор никогда не будет править авторский текст по своему вкусу. А уаб, то есть оставшаяся от него шкура, занимается именно этим.

Снид замолчал.

– И насколько достойна его правка, позвольте полюбопытствовать?

– С поэтической точки зрения? Или с философской? В поэтическом и литературном, стилистическом плане эти изменения не улучшают и не портят оригинал, они настолько сливаются с авторским текстом, что незнакомый с ним читатель ничего не уловит. И ни за что не заподозрит в авторстве шкуру, – добавил он с горечью.

– Я имел в виду в философском отношении.

– В философском отношении уаб методично внушает нам одну и ту же идею: смерти нет. Мы засыпаем и пробуждаемся к лучшей жизни. Что у Лукреция, то и в остальных, одного примера достаточно.

– Интересно, – задумчиво протянул Мастерс, – а что будет, если переплести в уабовую шкуру Библию?..

– Я попробовал, – кивнул Снид.

– И?

– Прочитать целиком, мне, конечно, некогда было, но я просмотрел послания Павла к коринфянам. Там всего одна поправка. В стихе, который начинается: «Говорю вам тайну…», все переписано заглавными буквами. А строки «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» повторяются десять раз кряду, целых десять раз, и все заглавными. Уаб, судя по всему, полностью согласен, это же его философия, точнее, теология. По сути, имеет место богословский диспут, – взвешивая каждое слово, добавил Снид, – между читателями и шкурой марсианского животного, похожего на помесь хряка и коровы. Странно.

Он вернулся к своим заметкам.

Повисла напряженная пауза.

– Вы хотите сказать, что уаб располагает данными, недоступными для непосвященных? – уточнил Мастерс. – Возможно, перед нами, как вы говорили, не субъективное мнение отдельно взятого животного, научившегося избегать смерти, а самая что ни на есть истина?

– Я думаю так: уаб не просто научился избегать смерти, а последовал собственным заветам. Его убивают и свежуют, а его шкура, все еще живая, превращенная в книжную обложку, попирает смерть. Он продолжает жить. Лучшей, как ему представляется, жизнью. Перед нами не просто местная форма существования со своим предвзятым мнением, а организм, сумевший воплотить то, насчет чего мы еще сомневаемся. Конечно, уаб не голословен. Он живое доказательство собственной теории. Факты говорят сами за себя. И я склонен им верить.

– Хорошо, для него, возможно, жизнь вечна, – возразил Мастерс, – но это не значит, что для остальных тоже. Уаб, как подсказывает нам мистер Саперштейн, уникум. Ни у одного другого живого существа ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле шкура не остается жить после гибели, питаясь взвешенными в атмосфере микроскопическими частицами. Если он на это способен, не значит…

– Жаль, что со шкурой нельзя пообщаться, – подал голос Саперштейн. – В нашей фирме пытались, с тех пор как обнаружили факт посмертного существования. Но способа так и не нашли.

– А мы в издательстве, – выступил Снид, – нашли. На самом деле я уже провел эксперимент. Я напечатал книгу с одной строчкой: «Уаб, не в пример другим живым существам, бессмертен» – и переплел в уабовую шкуру, а потом перечитал. Текст изменился. Вот. – Он протянул Мастерсу тоненькую книжицу в элегантной обложке. – Прочтите.

Мастерс зачитал вслух: «Уаб, в пример другим живым существам, бессмертен».

– Он убрал только «не», правка незначительная, всего две буквы.

– Однако в смысловом отношении, – возразил Снид, – это бомба. Нам поступает ответ, так сказать, из загробного мира. Ведь по сути, технически, шкура уаба мертва, потому что мертв отрастивший ее уаб. Следовательно, у нас в руках почти неоспоримое доказательство существования разумной жизни после смерти.

– Тем не менее есть одно «но», – нерешительно проговорил Саперштейн. – Мне жаль об этом упоминать, я не знаю, какое отношение данный факт имеет к вышеизложенному. Но марсианский уаб, при всех его невероятных и даже мистических способностях к выживанию, с точки зрения разума совершенно туп. У земного опоссума, например, объем мозга в три раза меньше, чем у кошки. Так вот, у уаба мозг в пять раз меньше, чем у опоссума.

– Что ж, – не сдавался Снид, – в Библии сказано: «Последние станут первыми». Возможно, примитивный уаб подходит именно под эту категорию. Будем надеяться.

– Вы хотите вечной жизни? – взглянул на него Мастерс.

– Конечно. Все хотят.

– Я нет, – решительно заявил Мастерс. – Мне и без того проблем хватает. Существовать дальше в виде книжного переплета или еще в каком виде… Увольте!

Однако в глубине его сознания заворочалась другая мысль. Диаметрально противоположная.

– Да, уабу такая жизнь больше по вкусу, – признал Саперштейн. – Превратиться в книжный переплет, лежать себе полеживать на полке год за годом, всасывая мельчайшие частицы из воздуха. И медитировать. Или чем там занимаются уабы после смерти.

– Богословствуют, – ответил Снид. – Проповедуют. Я так понимаю, больше мы книги в уабовую шкуру не переплетаем? – уточнил он у начальства.

– На продажу нет. Но… – Мастерса не покидало убеждение, что какую-то пользу из шкуры все же извлечь можно. Интересно, переносит ли она ту же повышенную способность к выживанию на все, во что превращается? Скажем, на оконные шторы? Или на обивку летающей машины – вдруг благодаря ей исчезнет смертность на автотрассах? А подкладка для шлемов спецназа? Или бейсбольных?