Титан. Фея. Демон

— Не кажется. Все путем.

Габи вытерла мокрый лоб, а затем стала методично колотить животное камнем по голове, пока не хлынула алая кровь. Сирокко передернулась. Бросив камень, Габи вытерла руки о бедра.

— Ну вот. А теперь, если ты сумеешь набрать сухого хвороста, мне, быть может, удастся развести костер.

— И как ты собираешься его развести?

— Увидишь. Только дрова раздобудь.

Уже собрав пол-охапки хвороста, Сирокко вдруг остановилась и стала прикидывать, когда же это Габи успела начать раздавать команды.

— Надо же, а в теории все казалось так славно, — хмуро заметила Габи.

Сирокко с остервенением рванула шмат красного мяса, упорно не желавший отставать от кости.

Габи уже битый час потела с деталью своего скафандра и камнем, который, как она надеялась, был кремнем, но который на деле никаким кремнем не оказался. Сирокко же тем временем успела навалить славную кучу сухого хвороста, раздобыть что-то очень похожее на мох, а также острым краем кольца от шлема аккуратно настругать лучинок. Таким образом, все необходимые ингредиенты костра у них уже были. Кроме искры.

За прошедший час отношение Сирокко к убийству Габи претерпело революционные перемены. К тому времени, как животное было освежевано, а Габи уже трижды плюнула на свой костер, Сирокко ясно поняла, что сожрет это сочное мясо сырым — сожрет как миленькая, да еще большое спасибо скажет.

— Судя по этой твари, на нее тут охотников нет, — с набитым ртом промычала Сирокко. Мясо оказалось даже лучше, чем она рассчитывала, хотя щепотка соли не помешала бы.

— Да, по ее поведению непохоже, — согласилась Габи. Сидя на корточках по ту сторону трупа, она посматривала, что творится у Сирокко за спиной. То же самое делала и Сирокко.

— Тогда, может статься, и нас тут некому будет стрескать.

Обед чересчур затянулся из-за долгого пережевывания. Усердно жуя, подруги тем временем разглядывали труп. Для неискушенного глаза Сирокко животное казалось не особенно примечательным. Вот будь тут Кельвин, он наверняка бы чего-нибудь углядел. А так… Мясо, шкура, кости и шерсть по цвету и фактуре вроде бы совершенно обычные. Даже пахло все вполне нормально. Хотя некоторые органы Сирокко опознать не смогла.

— Шкура может пригодиться, — заметила Габи. — Из нее наверняка выйдет одежда.

Сирокко поморщилась.

— Если хочешь ее носить, на здоровье. Только она наверняка очень скоро завоняет. К тому же здесь пока что и без всякой одежды тепло.

Неразумным казалось оставлять позади большую часть туши, но они решили, что другого выхода нет. Обе вооружились крупными костями от задних ног, и Сирокко вырубила хороший шмат мяса, пока Габи нарезала полосок из кожи, чтобы связать вместе все кольца от скафандра. Смастерив себе неказистый ремень, она подвесила к нему связку. Затем они снова пустились вниз по течению.

Им попадались еще лжекенгуру — как поодиночке, так и группами по три или шесть голов. Были там и другие животные, помельче, стремительно шнырявшие по стволам деревьев, и еще одни, предпочитавшие держаться поближе к водяной кромке. Подойти к любому из них было легче легкого. Непоседливые древесные зверьки, когда их с трудом, но все-таки удалось разглядеть, оказались без голов. Голубые короткошерстные шарики с расположенными по окружности шестью когтистыми лапками, они с одинаковой легкостью двигались в любом направлении. Рты у них находились снизу, в самом центре правильной звезды из лапок.

Местность постепенно менялась. Теперь попадались не только все новые виды животных, но и все новые формы растительной жизни. Под пологом леса Сирокко и Габи брели сквозь бледно-зеленый свет, считая сотню тысяч шагов за полные сутки.

Счет шагам они, к сожалению, вскоре потеряли. Могучие незатейливые деревья сменились доброй сотней различных пород, да еще тысячью всевозможных цветковых кустарников, стелющихся побегов и паразитарных наростов. Неизменными оставались только речушка, их единственный проводник, да еще упорная склонность деревьев Фемиды к гигантизму. В национальном парке «Секвойя» любое из них стало бы главной достопримечательностью и приманкой для туристов.

Тишина вокруг уже не царила. За первые сутки своего похода Сирокко и Габи слышали только шорох собственных шагов и стук колец от скафандров. Теперь леса вовсю трещали, щебетали и тявкали.

Когда остановились на привал, мясо показалось еще вкуснее, чем раньше. Сирокко жадно рвала его зубами, сидя спина к спине с Габи у шишковатого ствола гигантского дерева. Дерево это было куда теплее, чем вообще-то положено нормальному дереву, с мягкой корой и корнями, что сплетались в узлы размером с порядочный дом. Верхние его ветви терялись в немыслимом сплетении над головой.

— Могу спорить, что на этих деревьях живности еще больше, чем на земле, — сказала Сирокко.

— Глянь-ка вон туда, — указала Габи. — По-моему, те побеги явно кто-то сплел. Видишь, снизу вода просачивается?

— Вот еще что стоит обсудить. Как насчет разумных форм жизни на Фемиде? Как их распознать? Ведь отчасти поэтому я и пыталась помешать тебе убить то животное.

Габи задумчиво чавкала.

— А что, сперва надо было с ним заговорить?

— Да знаю, знаю. Куда больше я боялась, что оно возьмет да отхватит тебе сразу оба копыта. Но теперь, когда мы знаем, насколько оно безобидно, может, нам все-таки стоит попробовать именно это. В смысле, заговорить.

— Ты что, серьезно? Да рядом с этой тварью даже корова — Эйнштейн. Ты ей в глаза посмотри.

— Н-да, похоже, ты права.

— Нет, это ты права. В смысле, права я, но ты права, что нам надо поаккуратнее. Мне страшно не хочется жрать того, с кем вообще-то надо бы разговаривать. Ба! Это уже что-то новенькое.

Лес вдруг переменился. Куда-то подевались все звуки. Мертвую тишину нарушали теперь только негромкий плеск воды и шорох листьев. Затем, нарастая так медленно и незаметно, что Габи и Сирокко показалось, будто они уже несколько минут его слышали, прежде чем различить, по лесу разнесся чудовищный стон.

Бог мог бы так стонать, лишись Он вдруг всего, что когда-то любил, и имей Он горло, подобное органной трубе в тысячу километров длиной. Звук продолжал нарастать на одной ноте, странным образом поднимаясь от самых нижних уровней человеческого восприятия. Этот звук Сирокко и Габи ощущали и в животах, и позади глаз.

Казалось, он заполнил собой всю вселенную — и тем не менее все усиливался и рос. Вот присоединилась струнная группа: виолончели и бас-гитары. Поверх этой могучей тональной основы ложилось ультразвуковое шипение обертонов. Оркестр все набирал и набирал мощь, когда громче, казалось, уже невозможно.

Сирокко была убеждена, что череп ее вот-вот треснет. И уже едва помнила о цепляющейся за нее Габи. С отвисшими челюстями они таращились на сыплющийся сверху дождь мертвых листьев. Потом, изгибаясь и отскакивая от веток, вниз полетели мелкие зверьки. Земля в ответ принялась подрагивать. Ей явно хотелось рассыпаться на куски и взлететь в воздух. Пылевой смерч нерешительно покружил рядом, затем разбился на куски о ствол дерева, под которым сжались в один комок Сирокко и Габи. Обломки веток хлестали их, будто наказывая.

Над головой непрерывно трещало, а ветер начал доставать до самой земли. В самую середину речки рухнула массивная ветвь. К тому времени весь лес уже качался, скрипел и словно протестовал: треск ружейных выстрелов и скрежет ржавых гвоздей, которые клещами выдергивают из дубовых досок!

Наконец бешенство все-таки достигло своего предела — и на нем задержалось. Внизу скорость ветра была километров шестьдесят в час. Наверху он метался намного страшнее. Сирокко и Габи, оставаясь под защитой корней дерева, следили за свирепствующей вокруг бурей. Чтобы расслышать друг друга в басовом вое, приходилось кричать.

— Как ты думаешь, почему все так мгновенно развернулось?

— Понятия не имею, — завопила в ответ Габи. — Локальный нагрев или охлаждение, сильное колебание атмосферного давления. Не знаю я, в чем тут дело.