Ночной пришелец и другие истории

— Вы только что пристегнули его ремни, — сказала я обвиняющим тоном.

— Перед взлетом они не были закреплены. Это преступная небрежность, и если Хаалфордхен умер…

Матрос ответил мне ленивой, презрительной улыбкой:

— Мое слово против вашего, и только, сестричка.

— Из уважения к правилам приличия, из человеколюбия… — я почувствовала, как срывается и дрожит мой голос, и не стала продолжать.

— Я думал, вы обрадуетесь, — сказал матрос без тени улыбки, — если эта вонючка помрет при взлете. Вы так сильно беспокоитесь об этой вонючке

— странно все это.

Я схватилась за раму гамака и заякорилась. Я была еще слишком слаба, и говорить мне было тяжело.

— Вы что же, — выдавила я наконец, — хотели убить терадианина?

Злобный взгляд матроса впился в меня.

— Может, вам лучше заткнуться? — спокойно произнес он, но зловещий тон не предвещал мне ничего хорошего. — Если вы не будете молчать, то мы найдем способ заставить вас. Мне не нравятся те, кто водит дружбу с вонючками.

Я несколько раз беззвучно открыла и вновь закрыла рот, пока наконец не нашла, что сказать.

— Вы, надеюсь, понимаете, что я буду вынуждена обратиться к капитану?

— Делайте, как знаете. — Он презрительно отвернулся и двинулся к входному люку. — С нашей стороны было бы для вас одолжение, если бы вонючка умер во время старта. Впрочем, поступайте, как знаете. Кстати, сдается мне, ваш вонючка жив. Их не так просто убить.

Я упала на гамак, силы оставили меня и я лишь проводила его взглядом, когда он протискивался через диафрагму, закрывшуюся за ним.

Ну что ж, мрачно размышляла я, я знала, на что шла, когда давала согласие на полет в одной каюте с чужаком. И поскольку все уже произошло, я могла бы по крайней мере удостовериться, жив ли Хаалфордхен, или он уже мертв. Я решительно зависла над его гамаком, использовав возможности, которые дала мне невесомость.

Он не был мертв. Я удостоверилась в этом, увидев, как подергиваются его посиневшие и кровоточащие «руки». Внезапно он издал тихий скрипучий звук. Я ощутила свое бессилие и во мне возбудилось сострадание.

Я изогнулась, чтобы дрожащей рукой взяться за аппарат Гаренсена, на этот раз надежно и искусно закрепленный на теле чужака. Я ужасно злилась оттого, что впервые в своей жизни умудрилась потерять сознание. Если бы не это, матросу бы не удалось так просто скрыть свою небрежность. А так — все обстоятельства сложились против Хаалфордхена.

— Ваши чувства вызывают доверие! — услышала она бесцветный голос, почти шепот. — Если я еще раз посягну на вашу доброту — сможете ли вы отстегнуть эти инструменты?

Я подтвердила, что постараюсь, спросив беспомощно, прежде чем выполнить его просьбу:

— Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Очень сильно не в порядке, — губы чужака шевелились медленно, а голос по-прежнему был невыразителен.

У меня создалось впечатление, что он был страшно недоволен, что ему приходится говорить, но не думаю, что смогла бы еще раз выдержать его телепатическое прикосновение. Глаза-щелки инопланетянина наблюдали за мной, пока я осторожно отсоединяла аспирационные трубки и противоударное устройство. Вблизи я видела, что его глаза стали бесцветными, а кровоточащие, лишенные кожи, «руки» были дряблыми, сморщенными. Шея и голова чужака покрылись белыми пятнами. Он сказал с усилием:

— Мне следовало принять лекарство; теперь слишком поздно. Аргха мати… — он замолк, белые пятна на его шее все еще пульсировали, а руки дергались в агонии, которая казалась еще страшнее в наступившем безмолвии.

Я схватилась за гамак, встревоженная интенсивностью своих чувств. Я ждала, что Хаалфордхен еще что-нибудь произнесет, но внезапно в моем мозгу раздался резкий повелительный сигнал:

«Прокаламин!»

В первое мгновенье я просто ощутила удар — удар и еще отвращение к телепатическому прикосновению. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что терадианин борется за свою жизнь. Отчаянный возглас в моем мозгу повторился:

«Дай мне прокаламин!»

И тут я с беспокойством отдала себе отчет в том, что большинство гуманоидов для того, чтобы выдержать состояние невесомости, нуждаются в приеме специальных лекарств, запас которых обычно имеется на всех звездолетах. У некоторых гуманоидных рас функционирование сердца основано на том же принципе, что и у людей, то есть зависит от сокращения сердечной мышцы. У терадиан же циркуляция жидкости, обеспечивающей их жизнедеятельность, зависит от наличия гравитации. Прокаламин — вещество, которое вызывает искусственный спазм мышц, — обеспечивает тем самым перекачку их «крови».

Я поспешно, оттолкнувшись от гамака, пронеслась по воздуху к диафрагмальному отверстию, проникла в ванную комнату, нашла шкафчик с надписью «Первая медицинская помощь» и, отвинтив болты, открыла крышку. Под прозрачным пластиком были аккуратно разложены стерильные бинты, антисептики с четкой надписью «для гуманоидов» и, отдельно, для трех типов негуманоидных рас, пластиковые шарики со стимуляторами.

Я взяла два фосфоресцирующих пурпурных шарика с надписью «прокаламин», и прочла предупреждение: «для использования только квалифицированным персоналом». Я была сильно озадачена, у меня похолодело под ложечкой. Что делать: связаться с капитаном «Весты» или вызвать кого-нибудь из команды? И тут меня охватила холодная решимость. Если я позову кого-нибудь — Хаалфордхен наверняка не получит стимулятора. Надо действовать самой!

Я взяла фосфоресцирующую иглу, предназначенную для введения лекарств через наружный покров негуманоидов, проколола шарик и набрала шприцем дозу прокаламина. После этого, зажав в кулаке пластиковый шарик со все еще погруженным в него кончиком иглы, я скользнула обратно в каюту, к чужаку, все еще недвижимо распластанным в своем гамаке.

Паника вновь стала овладевать мной, когда до меня дошло, что неизвестно, куда вводить стимулятор, а самое главное — как это сделать в условиях невесомости. Ведь это, наверное, непросто даже для обученного человека. Тем не менее, у меня не было выбора и я осторожно приподняла одну из лишенных кожи «рук». Я не переставая размышляла о том, как мне узнать, правильно ли выбрано место для инъекции. Мне удалось преодолеть отвращение, хотя инстинкт из отдаленного прошлого землян подсказывал мне, что лучше будет бросить нечеловеческую плоть, съежиться от ужаса и завопить, как сделали бы на моем месте мои обезъяноподобные предки. Покрытая слизью мембрана была горячей и неприятно скользкой на ощупь. Я боролась с подступающей к горлу тошнотой, одновременно пытаясь найти место, куда следовало ввести иглу.

В невесомости нет ни постоянства, ни направления. Шприц для подкожного введения, как известно, действует по принципу поршня, но задачей номер один было проколоть оболочку плоти. От парения в невесомости у меня закружилась голова и я поняла, что если в ближайшие минуты не сделаю инъекцию, то не смогу ее сделать совсем.

Мгновение я колебалась, из глубин подсознания поднялись мысли о том, что если чужак умрет, я лишусь мерзкого соседа и мое межпланетное путешествие станет вполне сносным. Но я быстро справилась с соблазном и, крепко сжимая шприц, попыталась преодолеть дурноту и нарушение пространственной ориентации, из-за чего терадианин казался то над, то подо мной.

Мой центр тяжести переместился куда-то вниз и я боролась с приобретенным мною во время предыдущих полетов желанием свернуться в клубок и так парить в невесомости. Я приблизилась к терадианину. Я понимала, что если бы смогла сблизиться с ним на минимальное расстояние, то наши два тела создали бы совместный центр притяжения масс и я смогла бы наконец сориентироваться в пространстве и ввести терадианину лекарство.

Маневр был не из приятных, поскольку чужак был без сознания, его тело было дряблым и контакт с ним вызывал тошноту. Ощущение толстой, покрытой слизью конечности, слабо вздрагивающей в моей руке, было омерзительным. В конце-концов мне удалось сблизиться с ним достаточно, чтобы образовался общий центр тяжести — ось, вокруг которой я парила, подвешенная в невесомости.