Арктический мост(изд.1959)

Андрей побледнел, с трудом сдерживая дрожь во всем теле.

— Алло! Достопочтенный профессор Гвоздев? Привет, дорогой! Привет! Как живем? Когда же стрелять уток поедем? У меня моторка на ходу. Готов быть вашим мотористом. Договоримся? Я тоже думаю, что договоримся. У меня еще есть одно дельце. Брат Андрюшка у меня приехал. В ваш институт экзамен держит. Почему не сказал? Да, неудобно было… Так вот. Представьте, кто-то из ваших привратных церберов трезубцем Андрюшку моего ранил. Да, да трезубцем. Тройкой по математике заклеймил. Это же нелепица. Можете мне поверить: он не только там бином Ньютона или еще какую алгебру знает, он вам цепной мост рассчитает. Ну вот, вы смеетесь, а я серьезно. Что? Могу не беспокоиться? Тогда спасибо, дорогой. Как? Насчет угля? Будет институту уголь, будет! Не замерзнете зимой. Практикантов допустить в цеха? Ну что ж, договоримся, договоримся. И здесь поймем друг друга. Ну, привет! Так как насчет охоты? Артиллерия? Будет батарея, будет! — И, смеясь, Степан Григорьевич повесил трубку.

Еще держа руку на аппарате, он пристально посмотрел на Андрея:

— Можешь считать себя студентом.

Андрей круто повернулся.

— Подожди, — властно остановил его Степан.

Андрей нехотя обернулся.

— Я ведь знаю, почему ты срезался. Все проектом занимаешься. Последнее время мне только и приходится, что всякие истины тебе в голову вбивать, ибо я и за старшего брата и за отца тебе… Так вот. В институт ты вопреки своему проекту все-таки попал. Вопреки!.. Но в институте ты о нем забудь. Забудь!..

— Но ты еще не знаешь результатов подсчета…

— И знать не хочу. Достаточно того, что ты в своем проекте смотришь в сторону Америки, а это сейчас не рекомендуется. Социалистические страны строят коммунизм во враждебном окружении. Твои мосты, Андрей, никому не нужны… Ни нам, ни им. Я из любви к тебе это говорю. Для тебя сейчас основное — учиться, уж коли попал в институт…

— Благодаря телефонному звонку, — зло процедил Андрей.

— Мы просто исправили ошибку. Между руководителями должен быть деловой кон такт, иначе все вразброд пойдет. Вот так. Исправили ошибку. И еще одну ошибку исправить надо. Отложим в сторону незрелую мысль о строительстве подозрительного моста к господам капиталистам.

— Ну, это ты не тронь!

— Да ты хоть спасибо скажи.

— Не знаю… ничего я не знаю!

И Андрей выбежал на улицу.

Темнота окутала его. В заводском городе не очень щедры были на уличное освещение. Андрей зашагал по пустынным улицам. Встретился гармонист с горланящими ребятами. Пришлось свернуть в сторону, но тут попалась стайка девушек.

Наконец Андрей выбрался на берег пруда.

Как же ему быть? Неужели закрыть на все глаза? Он поступит в институт, а кто-то имеющий на это все права не будет принят… Никто не позвонит о нем, никто не пришлет записочки… Значит, отказаться от института, проявить принципиальность?.. Отказаться от института — отказаться от инженерства, от проекта, навсегда остаться неучем-мечтателем!.. Допустимо ли воспользоваться звонком Степана во имя далекой и светлой цели? Андрей не заметил, как снова пришел на Крутой камень. Он сел на холодную скалу и стал смотреть вниз, где плескалась черная вода. Над головой шумели ветви сосен.

По воде с завода доносились звуки. Еще в детстве Андрюша любил их различать, безошибочно угадывая, когда с визгом начинала работать круглая пила в прокатном, отрезая куски горячей полосы, когда пыхтел компрессор, когда звенели, катясь и грохоча, подъемные краны, когда заливалась свистком кукушка, юркий заводской паровозик.

А какие бы звуки слышались на стройке подводного моста? Наверное, в стальной трубе все грохотало бы, как в котле, когда его клепают… Неужели ж когда-нибудь будут строить Арктический мост?..

Что-то зашумело. Андрей поднял голову.

Над прудом в стороне завода занималась заря, пруд там стал оранжевым. Огромная крыша и стены мартеновского цеха просвечивали, как игрушечная коробка, внутри которой зажегся свет. Начиналась плавка.

Над доменными печами из предохранительных клапанов в небо рвалось пламя свечей. Их шипение доносилось до Крутого камня.

Как же быть? Как поступить? Ведь он комсомолец! Честно ли таким путем стать студентом?

А как же Арктический мост?

Глава шестая

СВЕТ И ТЕНЬ

В маленьком пассажирском поезде иногда становилось особенно светло, а порой горы, как шторами, прикрывали солнечный день.

У окна вагона сидела девушка, ясная, милая, то оживленная, то задумчивая; сидела, подперев подбородок тонкой рукой, сама тоненькая и легкая.

Поезд делал крутые повороты. Паровозик чуть ли не проносился мимо своего собственного последнего вагона.

Глядя в окно, девушка вскрикивала:

— Ой, как интересно! Что это? Речка Светлая? Неужели так близко облака? И мы въедем в них? Как на самолете?

Глаза ее сияли, светились радостью, удивлением, любопытством.

Вагончик качало. Пассажиры мерно клевали носами.

Притихла и девушка. Она продолжала смотреть в окно, но глаза ее стали другими. Видела ли она то, что пробегало мимо? Может быть, она слышала какую-то музыку, думая о своем?..

Дрогнула тонкая бровь, рука отвела непослушную русую прядь. Почему вдруг расширились ее глаза? И сразу сузились… и даже изменили цвет: серые — стали темнее.

О чем она думает?

Недавно она была счастлива, очень счастлива и летела домой из университета, смеясь и напевая. Ей хотелось броситься на шею каждому, кто попадался ей на пути. А дома ее ждала еще одна радость — в Москву вернулся папа с Урала. И Аня повисла на шее у огромного, седого сильного и родного, пропахшего табаком и одеколоном после бритья — значит, ждал дочь! — Ивана Семеновича Седых.

Теперь рассказывать, рассказывать! Его Анку принимают в университет! Она только что была на собеседовании для медалистов. Смешно! С ней говорили о музыке, спрашивали, часто ли она бывает в концертах, кого любит из композиторов и музыкантов, что чувствует, когда слушает музыку? Она отвечала, что не может понять, что именно говорит музыка, но у нее часто подступает комок к горлу; она думает вместе с композитором… и не знает о чем; она становится чище, лучше, светлее, когда слышит музыку, и ей хочется любить… Беседовавший с ней пожилой человек улыбнулся и опустил глаза. Он сказал, что такая девушка им подходит. Теперь Аня счастлива: она — студентка!

Иван Семенович любовался красавицей-дочкой и, посмеиваясь, вручил ей в награду, письмо от «корабельного дружка».

Аня прочла письмо и разрыдалась. Она плакала, и слезы капали на листок, размазывая ровные строчки. Потом свернулась калачиком на диване, жалко вздрагивая всем телом.

Андрюша, Андрюшка, чудный, замечательный! Как он много перенес! Какое счастье — наконец, он на ногах… Приехал к брату… Будет поступать в институт… Но еще ходит в корсете… Как могла она минуту назад смеяться?.. И месяц назад быть счастливой, бесчувственная, черствая!.. Как смела она оставить Андрюшку, так тяжело больного, в какой-то портовой больнице? Она, как малое дитя, держалась за отца. Разве сделала бы она это сейчас! Андрюша, Андрюша! Ах, если бы он был близко!

И девушка плакала слезами радости и досады, любви и обиды… И, плачущая, была чудесна!

Всего готов был ждать от дочери Иван Семенович, но только не мгновенного ее решения сейчас же ехать в Светлорецк, к Андрюшке Корневу!

Свое решение Аня объявила отцу немедленно, с горящими и еще влажными глазами.

Иван Семенович разбушевался, даже прикрикнул на взбалмошную дочь. В сердцах изорвал в клочья конверт злополучного письма, оставленный Аней на столе в столовой.

Анка, глупая, заперлась в своей комнате и оттуда кричала, что все равно поедет, потому что любит.

«А что она понимает в любви в свои неполные восемнадцать лет! Эх, Анка!..»