Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

Дождь барабанил по натянутому брезенту, приходилось напрягать голос, чтобы услышали последние ряды. Никогда еще профессор не выступал в таких скверных условиях, но ничего не поделаешь — надо. «Салюс публика — супрема лекс». «Общественное благо — высший закон». Этой лекцией Валентин Игнатьевич хотел как бы вознаградить молодежь за то, что и клуба у них нет, и живут они тесно. В лидаритовые домики перейдут семейные, а остальные останутся зимовать в вагончиках или тесниться в щитовых домиках и хатах колхозников.

…Во время одной из очередных проб, когда раздвинулись обе половины формы, Валентин Игнатьевич обнаружил, что победа лидарита, которым якобы характеризуется «технический прогресс», весьма и весьма сомнительна. Старый архаический бетон, несколько улучшенный Дарковым, оказался прочным, без каких-либо трещин и других неприятностей, что крайне озадачило Валентина Игнатьевича. Прежде всего он проверил, работал ли во время этой пробной заливки телеконтролер. Оказалось, что работал. Тогда в чем же дело?

Пока образцы бетона срочно испытывались в лаборатории, Валентин Игнатьевич, оставшись на платформе стройкомбайна, искал причину успеха. Он рассуждал так: «Телеконтролер не выключался, а ультразвук куда-то исчез. Почему? Перестал вибрировать пьезокристалл. Возможно, испортился? Вряд ли. Раньше употребляли кристаллы титаната бария. Кристаллы прочные и надежные. Значит, изменились условия, в которых подобный кристалл работал. Какие условия? Температура? Влажность? Нет, это все должно быть предусмотрено в конструкции аппарата. А если снизилось напряжение сети? Тогда как?»

Недаром Валентин Игнатьевич подробно изучил инструкцию ТКП. В ней оказывалось, что при падении напряжения питания свыше чем на 20 процентов ультразвуковой генератор работает неустойчиво, колебания могут и не возникнуть. В другое время Валентин Игнатьевич не сумел бы сопоставить эти данные (взятые из инструкции) с исчезновением ультразвука — техника почти незнакомая химику, — но лишь вчера он услышал, как Васильев звонил на электростанцию с жалобой на сильное падение напряжения в сети. Пришлось все контрольные приборы, в том числе и ТКП, включить через автотрансформатор, чтобы поддерживать нужное напряжение.

Держась за поручни лестницы, боясь оступиться, Валентин Игнатьевич торопливо спускался вниз. Надо посмотреть, сколько вольт подается на пульт с контрольными приборами. Но вольтметра там Литовцев сразу не обнаружил и, не теряя времени, побежал к дежурному монтеру.

Сидя за столом и положив голову на руки, подремывал Макушкин. Иногда он вскидывал голову, глядел затуманенными глазами на щит и снова клевал носом.

От двери подуло холодным ветром. Макушкин нехотя обернулся. Там, на пороге, стоял профессор и рыскал глазами по щиту.

— Какое у тебя напряжение? Где вольтметр?

Макушкин встал и неопределенно указал пальцем.

— Сто шестьдесят вольт! — радуясь своей догадке, воскликнул Литовцев и проговорил с наигранным пафосом: — Да тебя под суд отдать мало! Саботажник! Вредитель! Испытания срываешь? Сколько ты должен держать?

— Двести двадцать. Ну вот вам, пожалуйста. — Макушкин повернул штурвал. — Тут напляшешься досыта. Разве это работа? Техника движется вперед, а тут — крути Гаврила. Стабилизаторы надо ставить. Нечего людей мучить.

— Замучился, бедный. — Валентин Игнатьевич тронул штурвал. — Трудная работа. Ну вот что, молодой человек, — предупредил он. — Дело твое — дрянь. Знаешь, что за халатность бывает? Еще неизвестно, как там насчет первой аварии, но здесь дело ясное. Не петушись, не петушись, — заметив протестующее движение Макушкина, Валентин Игнатьевич поднял руку. — Скажи спасибо, что попал на меня. Человек я добрый, а потому прощаю. Ничего не скажу начальству. Но если еще раз замечу — берегись!

Валентин Игнатьевич ушел с сознанием собственной правоты и доброты. Теперь этот лентяй будет работать не за страх, а за совесть. «Нет, при чем тут совесть? — иронически усмехнулся он. — Именно за страх. Узнай Васильев, что монтер спутал ему все карты, не поздоровилось бы малому». Но Валентин Игнатьевич добр. Зачем подводить людей? Можно и помолчать. Но самое главное — Макушкин не раскроет рта. Ни гугу, молчок.

Лабораторные испытания пока еще не позволяли судить, насколько прочен и надежен бетон, полученный при последнем эксперименте, но Васильев понимал, что произошел некоторый сдвиг и надо обязательно докопаться, в чем же здесь дело. Однако при соблюдении всех тех же условий, той же рецептуры, технологии, повторение опыта ни к чему не привело.

Макушкин, сбросив с себя остатки дремоты, следил в оба глаза за вольтметром и точно поддерживал требуемый вольтаж. Теперь профессор может зайти в любую минуту. Прозеваешь во второй раз — не поздоровится.

Глава 14. «ЧЕРТЕЖ МЕЧТЫ»

Через несколько дней после беседы с Васильевым, когда у него руки опускались из-за неудач, когда масса Даркова никак не хотела твердеть, снова пришла целая делегация из совхоза. Пришли члены комсомольской бригады. Пусть о них расскажет Багрецов. Он молод, экспансивен, весь устремлен в будущее, и ему близки мечты сверстников.

На этот раз в технический дневник Багрецова прорвались и кое-какие эмоциональные мотивы, к технике отношения не имеющие. Вот как он описывает прием молодежной делегации начальником строительства Васильевым А. П., которого автор дневника чаще всего обозначает инициалами.

10 октября, 2 часа ночи. Сегодняшние испытания ничем не отличались от вчерашних. Разбрызгивание массы Даркова на любую поверхность — металлическую, деревянную, бетонную, кирпичную или просто на грунт — дает хорошие результаты: по прочности, стойкости и другим показателям не уступает лучшим маркам бетона. Так утверждает А. П. и даже само «лидаритовое светило» В. И. (Литовцев, конечно). Но до сих пор никто из них, вкупе с Е. В. Пузыревой (кажется, я о ней в своих записках не упоминал) и «близнецами», никак не может понять, почему в стройкомбайне эта масса ведет себя, как самая вульгарная известка, и никак не хочет держаться ни на потолке, ни на стенках будущего дома. Смотришь на экраны Надиных телеконтролеров, и сердце кровью обливается. Рушится дом прямо у тебя на глазах.

И вот сегодня вечером в нашем «конференц-зале», так мы в шутку называем комнату, куда сейчас из-за холодов перенесли пульт управления стройкомбайном, началось вроде как производственное совещание, «летучка», «планерка», по-всякому можно называть. Присутствовали все, от кого хоть в какой-то мере зависели успехи и неуспехи испытаний. Вел совещание А. П. Блистал терминологией и латинскими афоризмами В. И. Поддакивали ему Пузырева и «близнецы». Не могу удержаться, чтобы лишний раз не вспомнить Маяковского. Мне кажется, что он написал о «близнецах» вот эти строки: «Этот сорт народа — тих и бесформен, словно студень; очень многие из них в наши дни выходят в люди».

Точное определение. Ну что еще? На этом совещании были и мы с Надей. Пришел и Алеша, протиснулся в уголок, стараясь быть незаметным. Вряд ли мне нужно описывать это совещание. Как мои контрольные приборы, так и Надины «телеглазки» работали нормально. Речь шла о технологии, о новом методе строительства, где мы с Надей выполняли роль сочувствующих соглядатаев, вооруженных электронной техникой.

Совещание подходило к концу. А. П. рассказал о программе завтрашних испытаний, пожелал нам покойной ночи, но в эту минуту вдруг распахивается дверь и на пороге появляется целая делегация. Это как раз те ребята и девушки, которые недавно приходили к А. П. с просьбой поскорее построить клуб. Девчонкам, мол, танцевать хочется.

Но сейчас не за этим сюда пришли ребята. Секретарь их комсомольской организации Максим Братухин (я его знаю — головастый парень) снял кепку, расстегнул ватник и начал так: