Журнал «Если», 1999 № 01-02

Сегодня днём, во время своего путешествия к воспоминаниям мужчины, они наткнулись на пустую гавань; вместо воды — голое дно, замусоренный песок, понтоны разломаны и разбросаны волной цунами. Лодки они обнаружили на берегу, раскиданными так, что от первой до последней было полчаса пути. Из дюн торчали полузасыпанные песком пустые панцири; с деревьев свисали мачты и паруса.

Да, погода первой вырвалась из-под контроля. Мужчина ощутил, что тело женщины внезапно напряглось. Ее тревожило все происходящее — весь этот четвертьфинал игры в конец света.

Когда они добрались до укромной долины — самого безопасного места ночевки, какое мог подобрать мужчина, — поднялся ветер, начал извлекать из кривых башен и расселин мертвого города тихие стоны и аккорды. Плащи-серводухи путников соединились, пустили в скалы корни, чтобы построить ночные панцири. Мимо пронеслась стайка пузыриков, трепещущих, отливающих радугой на ветру. Женщина поймала одного в ладонь; крохотное животное-машина на миг присосалось к ней, питаясь ее биополем. На его прозрачной коже выступили разводы, похожие на бензиновые пятна в лужах. Задрожав, оно лопнуло, превратившись в тающий пузырь тектоплазмы. Пока серводухи достраивали укрытие, женщина не сводила с пузыри ка глаз — но он так и не ожил.

Их соитие под зубчатым щитом, слепленным серводухами из силикатов местных скал, было одновременно нетерпеливым и холодным.

«Секс и смерть», произнес мужчина той частью своей головы, которую не могла подслушать и ретранслировать даже его телепатическая гортань души. Мысль чужака.

Потом ей захотелось поговорить. Она любила завершать секс разговорами. Против своих правил, она не попросила его рассказать, как он и остальные Пять Сотен Отцов строили этот мир. Она считала, что «разговор» — это когда говорит один. Сегодня ей не хотелось разговаривать о начале мира. Она пожелала услышать рассказ о его конце.

— Знаешь, что в этом для меня самое гадкое? Не то, что все кончится — все-все, что вокруг нас. Самое гадкое — что пузырик взорвался в моей руке, а я ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, как это могло случиться. Во сколько раз больше него вся наша планета?

— Для того, что ты переживаешь, есть одно слово, — осторожно прервал ее мужчина. Гирошторм разбушевался всерьез, прямо над куполом их панциря. «Толща кожи — вот и все, что не дает ветру сорвать плоть с моих костей», — подумал он. Но текторы крепко, мертвой хваткой держались за коренную породу. — Это слово «умирать».

Женщина села, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками. Нагая. Гирошторм насквозь продувал ее душу.

— Для меня самое гадкое, — продолжала она, помолчав, — что так мало времени осталось. Я не успею это все увидеть, все перечувствовать до того, как оно уйдет в холод и тьму.

Она была Зеленой, рожденной во втором из быстрых времен здешнего короткого года; Зеленая из Народа Потаенного Замысла; первая, кто появился на свет в пуэбло Олд-Ред-Ридж за восемьдесят лет. И последняя.

Ей было восемь лет.

— Ты не умрешь, — сказал мужчина, распустив по коже завитки уверений и заботы, похожие на грозовые вихри великого Уризена под клубами гироштормовых туч. — Ты не можешь умереть. Никто не умрет.

— Да знаю я. Никто не умрет, мы все изменимся или заснем вместе с планетой. Но…

— Страшно отказываться от этого тела?

Она коснулась лбом своих колен, покачала головой.

— Неохота его терять. Я только начала понимать, какое оно — это тело, этот мир, а у меня все отнимают, и все способности, с которыми я родилась, тут бесполезны.

Есть силы, которые выше даже нанотехнологии, — сказал мужчина. — Она помогла нам покорить материю, но над фундаментальными измерениями гравитацией, пространством, временем — она не властна.

— Почему? — спросила женщина. Мужчине, который вел счет по древним, долгим годам, послышалась в ее голосе интонация земных восьмилетних девочек.

— Со временем узнаем, — ответил мужчина, хотя и понимал: это не ответ.

Женщина это тоже почувствовала, а потому сказала:

— Со временем… а Орк будет себе болтаться в двухстах миллионах лет от тепла ближайшего солнца, и его атмосфера станет ледяной коркой на этих горах и долинах.

«Горе», говорила ее кожа. «Ярость». «Тоска по утраченному».

Двухтысячелетний старец прикоснулся к маленьким, задранным кверху грудям молодой женщины.

— Мы знали, что орбита Уризена нестабильна, но кто бы мог предвидеть влияние Ульро?

Какая ирония: эта планета, нареченная именем демона огня из книг Уильяма Блейка, будет ввергнута во тьму и льды, меж тем как Уризен и его уцелевшие луны станут коптиться в двух миллионах километров над поверхностью Лoca.

— Сол, ты не обязан извиняться передо мной за ошибки, которые совершил две тысячи лет назад, — сказала молодая женщина, которую звали Ления.

— Тем не менее мне кажется, что я обязан извиниться перед планетой, — возразил Сол Гурски.

Теперь кожа Лении гласила «надежда» с оттенком «неотвратимости». Ее соски набухли. Сол вновь наклонился к ним, меж тем как ветер конца света точил свои когти о тектопластик.

Утром они продолжали свое путешествие к воспоминаниям Сола. Гирошторм выдохся и погас в горах Утуна. Остатки призрак-сети сообщили Солу и Лении, что сегодня погода летная. Они пососали молоко из «Древа жизни» — синтезера, которым был снабжен панцирь, а потом вновь занялись любовью на пыльной земле, пока серводухи превращали ночное укрытие в стандарный флаер-универсал. Остаток утра они провели в небе, пролетая над равниной, по которой, точно рябь на воде, двигались волны жвачников и высоких, хищно-угловатых погонщиков из Народа Техобслуживания. Все они тянулись к Небесному Дереву, растущему из пупа земли.

И жвачники, и их пастухи когда-то были людьми.

В полдень мужчина и женщина повстречали флаер из Народа Щедрого Неба, который ловил своими шелковыми крыльями термальные потоки, поднимающиеся от подножия Больших Хризолитовых гор. Сол мыслеокликнул его, и они вместе совершили посадку на поляне в роще горькокорня, обильно произрастающего в Корифейском Кантоне. В прежнее время человек из Народа Щедрого Неба, следуя своим традициям, побрезговал бы наземниками, ибо их машины пачкают воздух. Но в этот тревожный час было уже не до старых обычаев.

«Куда направляешься?» мыслеспросил Сол. В его голове трещали радиопомехи — оборванный хвост гирошторма создавал электромагнитное возмущение.

«Конечно, к Небесному Дереву, куда же еще», — ответил крылатый человек.

Глядеть на него было страшновато — то был живой воздушный змей из прозрачной кожи, натянутой на тонюсенькие косточки и сухожилия. Его грудь походила на нос корабля, а мускулы сокращались и перекручивались, когда он переминался с ноги на ногу, неуютно чувствуя себя на земле. Легкий ветерок веял от нановинтов, выращенных на кожистой паутине-перепонке, которая соединяла его запястья со щиколотками. В воздухе стоял необычный запах пота.

«Куда вы сами?»

«Со временем тоже к Небесному Дереву, — сказал Сол. — Но вначале я должен забрать мои воспоминания».

«A-а, отец, — сказал Человек Неба. — Чей ты?»

«Потаенного Замысла, — сказал Сол. — Я отец этой женщины и ее народа».

«Ты Соломон Гурски, — мыслемолвил летучий. — Моя прародительница — Ника Самотреидская».

«Я хорошо ее помню, хотя мы много лет не виделись. Она храбро сражалась в битве при комете Джуди».

«Я третий в ее роду. Тысячу восемьсот лет я провел на этой планете».

«Один вопрос, если можно», мыслефраза Лении яркой вспышкой ворвалась в разговор стариков. Используя почтительную форму обращения, употребляемую людьми в разговоре с многоопытными старшими, она спросила:

«Когда пробьет час, как ты изменишься?»

«Легко сказать, — ответил человек Щедрого Неба, — я реконфигурирую себя для жизни на Уризене. Найду среднее между внешностью человека и обличье^ реактивного воздушного ската: главное, летать, а уж там полетать можно вволю! Облачные каньоны стокилометровой глубины; ветра, несущиеся со скоростью пятьсот километров в секунду; термальные потоки величиной с континенты; безумные бури, которые несутся по всей планете! И никакой почвы, никакой базы: возможность навеки улететь от тирании земли. Мы будем слагать циклы песен — эдды, которые обогнут половину планеты на реактивных ураганах Уризена!» — человек Щедрого Неба в упоении зажмурил глаза. Но внезапно распахнул их. Его ноздри раздулись, ощущая незаметные для других перемены в атмосфере.