Мир “Искателя" (сборник)

Опять напряженная, неудобная поза. Попробовал шевельнуться, но он зарычал, хотя и не так злобно, еще вершок — и снова я надолго застыл в скорченном положении. И кот наконец я снова, как вначале, припечатался к стене, руки плотно прижаты к телу. Щелкнул замок. Вошел Беккер, собака легла у его ног.

— Ну как, будешь говорить?

Я молчал.

— Хорошо, майн либер, посмотрим дальше…

Беккер с псом ушли. Вошел Эрих. Я сел на стул. Тело болело, особенно поясница и пятки, руки дрожали. Я задремал. Эрих ткнул железной палкой.

— Ауфштеен! — вдруг дико закричал он и засмеялся. Он всегда смеялся, как идиот, невпопад.

Я встал.

Он отвернулся и засвистел “Марианку”. Потом вытащил сигарету и закурил.

— Дай покурю. Кипу. — Так немцы называли окурок.

Он тянул ее долго, отдал мне маленький огрызочек — почти ничего.

Я потянулся к листу бумаги на столе.

— Э, хальт!

Он вытащил из кармана газетный листок, протянул мне и внимательно смотрел, открыв рот, как я завертел окурок. Я затянулся всеми легкими. Все поплыло… Потом присел на стул.

Эрих ничего не сказал.

Вошел кривоногий Ивальд с баландой и тонким листочком хлеба. После еды сильнее потянуло ко сну. Я с трудом боролся с дремотой. Прошло много-много времени. Эрих два раза ел свой бутерброд и пил кофе. Два раза приходил Беккер. Оба раза он сидел молча по полчаса, а может быть, и больше, и уходил. Его заменял Эрих.

Вечером он выгнал Эриха и снова привел собаку.

Это была вторая ночь — я и пес.

Теперь я знал, что делать. Внимательно следил за собакой. Через час он устал и стал мигать, а я рывками, наблюдая за ним, пополз вниз по стене. Глаза его как-то странно изменились. Я еще не понимал, что в них изменилось, но они были не те. Я гораздо быстрее сползал вниз и уже не боялся его.

Да, глаза собаки были не те.

Часа через два я опустился на пол и дремал по-настоящему.

Он тоже лег. Иногда он глухо рычал. Почему?

Я начал подъем часа через три вверх по стене рывками. Он все время мигал, зевал и отворачивался. Между нами, я почувствовал, протянулась незримая ниточка понимания. Утром, когда вошел Беккер, все было, как вначале. Я стоял у стены не шевелясь, собака сидела напротив меня.

Мне показалось, что Беккер удивленно посмотрел на меня. Голодный, истощенный человек не спит две ночи.

У Эриха за целый день я выпросил два окурка.

Когда мы остались с псом на третью ночь, я просто сел на пол и заснул, и страшный, всеми ненавидимый пес, похожий на чудовище, не разорвал меня, зевнул и лег рядом.

Мне снилась Москва. Я сидел в трамвае, кто-то в кожаном пальто сел рядом; я проснулся. Я лежал рядом с псом. Он положил мне огромную голову на грудь и спал. Потом мы поднялись. Я встал к стене.

Утром Беккер долго смотрел на меня. Я тоже посмотрел ему прямо в глаза.

На четвертую ночь мы с псом только и ждали, когда щелкнет замок. Улеглись и спали вповалку. Я положил голову на его мягкий, теплый бок. Это было здорово… Я выспался, как никогда.

Беккер не вошел, а ворвался, бледный и даже без перчаток, а я стоял, плотно прижавшись к стене.

Он долго молчал, на его лице была растерянность.

— Ты будешь говорить, писать?

В голосе неуверенность. Он как будто думал о чем-то постороннем и спрашивал механически. Я стоял еще три часа, но суп и хлеб мне принесли.

Потом Беккер сказал, что отправляет меня в эсэсовские лагеря. Он ходил по комнате взад и вперед.

Вдруг начал рассказывать, что в детстве его порол отец, что все мерзко противно: и этот лагерь, и свиньи-военнопленные.

— Ты совсем не спал? — вдруг спросил он. — Нет, ни секунды.

— Ты не думай, что все кончено, я не дам тебе спать, пока не выдашь всех.

Он подошел близко и пристально смотрел на меня, ничего не говоря, долго смотрел. Вечера я ждал с нетерпением. Беккера уже не боялся, он просто надоел мне за целый день. Вечером собаку привел Эрих. Мы с Лордом аккуратно улеглись и заснули.

Я скорее почувствовал, чем услышал, как открылась дверь. Мы не успели вскочить. Это был Беккер.

Остальное произошло как во сие.

Он не кричал, не ругался, он выгнал пса и долго сидел за столом молча. Потом скачал хрипло, вполголоса, не глядя на меня:

— Иди…

Он просто выгнал меня в лагерь, ничего не сделав. Я пришел в барак, когда был уже подъем. Все пленные молча окружили меня. Андрей принес табаку.

— На, закури, — сказал он.

На другой день нас, шестерых пленных, погнали на станцию засыпать огромную воронку от авиационной бомбы. Шел теплый и густой летний дождь. Мы тяжело месили вязкую, желтую грязь деревянными колодками. Конвоиры, нахлобучив капюшоны, уныло брели сзади. У невысокой насыпи Михаил Костюмин и Яковлев лопатами кидали в свежевырытую яму комья ослизлой почвы. Под фанерным навесом сидел конвоир с зажатой меж колен винтовкой.

— Эй, чего копаете?

— Лорда беккеровского хороним. Здоровый черт, еле дотащили.

— Подох?

— Пауль-живодер грохнул его сегодня утром у вахты.

— Да ну?

— Ауф, лосе! Хальт мауль, — лениво закаркали конвоиры, и мы захлюпали дальше.

Борис Воробьев

ГРАНИЦА

Звонок в начале шестого утра мог означать только одно — срочный вызов.

“Стоит раз остаться ночевать дома…” — невольно подумал капитан-лейтенант Рябов, снимая трубку.

Звонил оперативный дежурный. Он передал Рябову приказание командира базы немедленно прибыть в штаб.

На улице было ветрено, темно и скользко. Хлестала по глазам поземка. Рябов поднял воротник, глубже надвинул шапку и по привычке сунул руку в карман реглана, по фонарика там не оказалось. Видно, он еще с вечера переложил его куда-нибудь в другое место, а может, этим распорядилась жена, когда сушила реглан. Так или иначе, но возвращаться и отыскивать фонарик уже было некогда. С грехом пополам одолев полтораста метров, отделявших дом от штаба, Рябов козырнул часовому и толкнул тяжелую, обитую войлоком дверь.

Капитан второго ранга Ваганов был у себя. Кабинет командира еще не успели натопить, и Ваганов сидел за столом в шинели и шапке.

Рябов доложил о — своем прибытии.

— Здравствуй, Николай Федорович, — сказал Ваганов. Отложив в сторону бумагу, которую до этого держал в руках, он встал и вышел из-за стола. — Получена шифровка, Николай Федорович: у мыса Барьерного замечено неизвестное судно. — Командир базы подошел к большой, в полстены, карте района и раздвинул шторки. — Кстати, на днях мне, видимо, о нем же доносили рыбаки. У них там невода стоят.

Рябов тоже подошел к карте. Рядом с низкорослым командиром он казался еще выше и массивнее, чем был на самом деле, а огромные яловые сапоги и реглан только сильнее подчеркивали это.

Слушая командира, Рябов без особой симпатии вспомнил место, о котором тот говорил: обрывистый, гудящий от наката берег, мрачные кекуры с воротниками желтой пены, узкую, длинную отмель — банку — вдоль самой границы.

— Судно замечено в пять ноль-ноль, — продолжал капитан второго ранга. — Сейчас пять двадцать. Через десять минут, Николай Федорович, жду твоего доклада о готовности к выходу. На корабль я уже сообщил, так что задерживаться, полагаю, не станешь. Посты предупреждены, можешь идти напрямую. Прогноз — шесть — семь баллов. Норд-ост с переходом во второй половине на ост. Вопросы есть?

— Судно военное?

— Судя по первым сообщениям — нет. Уточнишь на месте, и если что… Словом, действуй по обстановке.

Рябов поднялся на корабль и прошел в рубку. Там уже дожидались штурман и рулевой.

— Готовьте прокладку, лейтенант. — велел Рябов штурману. — Идем к Барьерному. — И скомандовал: — По местам стоять, со швартовых сниматься!

Дробный топот ног по палубе известил Рябова, что его команда подхвачена, что люди встали по местам и ждут дальнейших приказаний.

— Отдать носовые!

Луч прожектора резко метнулся вниз, выхватив из темноты фигуры матросов баковой команды. Как мельничный жернов, загрохотал брашпиль, наматывая на себя сброшенные с палов швартовы.