Гражданская война

Скотт подошел, сдержанно пожал руку... Нет, годы не пощадили и его, только теперь понял я. Его истинное лицо, постаревшее, пряталось за маской грима. Остались лишь глаза, зеленовато-карие, и их испытующий, пронзительный взгляд.

-- Рад тебя видеть, -- отчеканил Скотт.

-- Глядя на тебя, этого не скажешь, -- заметил я.

-- Будь снисходителен к банальной человеческой зависти. Мне шестьдесят четыре, а тебе по-прежнему тридцать два, и ты стоишь предо мною живым напоминанием о навсегда ушедшей молодости.

Объяснение, такое простое и убедительное, смутило и обезоружило меня, и я, право, не знал, как вести себя дальше. Скотт пришел мне на выручку.

-- Ты хотел увидеть дочь? Патриция здесь... Еще рано, она спит.

-- Я могу подождать ее?

-- Разумеется. Зайдешь в дом? Нет? Как хочешь... Извини, мне пора в клинику.

Скотт быстро ушел. Через несколько минут из гаража выехала машина...

Не буду скрывать, теперь я только обрадовался, что остался один.

Это было необыкновенное утро, вернее будет сказать, таким оно мне запомнилось -- первое утро новой жизни... Предвосхищая погожий день, ветер разогнал облака, попрятав их по самым затаенным уголкам ослепительно голубого неба, где царствовало солнце, ранящее глаз, но нежное своим дыханием... "Боже, как прекрасен этот мир, и он снова со мной"..., -подумал я и в который раз за это утро приготовился к ожиданию.

Около восьми утра в парк вышла молодая женщина в костюме для тенниса и почти бегом направилась в мою сторону.

-- Здравствуйте, -- приблизившись, поздоровалась она. -- Вы и есть мой... Морис де Санс.

Да, так оно и было -- она запнулась, едва не назвав меня отцом, но потом произнесла мое имя. Она принялась с любопытством разглядывать нежданно-негаданно объявившегося папочку, что-то ее не устроило, я думаю, неприличный возраст, но так или иначе, а в голосе ее уже чувствовалась разительная перемена:

-- Я Патриция...

-- Уже догадался, -- чувствуя, что волнуюсь, быстро сказал я, в свою очередь, с не меньшим интересом всматриваясь в повзрослевшую дочь.

В ней было больше от отца, нежели от матери. Немного скуластое лицо, правильный прямой нос, красиво очерченный рот и кошачьи глаза -- и разрез, и миг, когда они смотрели, прищурившись, оценивая собеседника. Однако бюст нимфы, ноги, которым позавидовали бы все парижские манекенщицы, и золотистые пышные волосы, вьющиеся локонами вокруг шеи -- это уж точно было от Элизабет.

-- Я очень похожа на вас, мсье Санс, -- словно прочитала мои мысли Пат, -- и нос, и рот, и глаза, все твое...

-- В женском варианте я получился неплохо, -- как-то вяло пошутил я.

Разговор не складывался. В сущности, если не считать тех вырванных из контекста жизни тридцати лет, предо мною стояла почти ровесница. Очевидно, понимала это и Пат.

-- Вильям очень ждал тебя, кажется, вы были дружны, -- наконец сказала она.

Я, уже повидавшись со Скоттом, усомнился, что Патриция искренна, и одновременно насторожился: что-то в ее словах, интонациях не понравилось мне.

-- Прости, ты и Вильям?.. -- не договорил я.

-- Какая чушь эти предрассудки, ...Вильям интересный и сильный мужчина, -- подтвердила мои худшие опасения Пат, обворожительно улыбнувшись... -Кстати, вот и его дочь.

Выбежавшая из дома девушка, в таком же, как и Пат, белоснежном костюме, заметив нас, помахала рукой в знак приветствия...

-- Пойдемте, -- потянула меня Пат, -- я вас познакомлю, она моя лучшая подруга.

Дочь Скотта была младше Патриции, немного выше ее ростом, с огромной копной падающих на глаза жестких темно-каштановых волос и крупными чертами лица, со спортивной, но отнюдь не хрупкой фигурой, и тонкой девичьей шеей.

-- Элен, -- когда мы встали друг против друга, протянула она мне руку и одарила улыбкой.

Есть женщины, которых лишь отчасти можно назвать красивыми, но чьи колдовские чары таятся в чем-то порой неуловимом. У Элен были волшебные глаза, сводящие с ума, бездонные, синие, словно сапфиры в обрамлении короны фантастически длинных ресниц, подаренных ей от рождения самой Венерой. И еще, наверное,-- пухлые губы, словно жаждущие поцелуя.

-- Элен, -- повторил я за ее голосом, будто пораженный молнией.

Она о чем-то спросила -- я кивнул.

Она что-то сказала -- я ответил "Да".

Но затем Патриция напомнила Элен, что они собирались играть в теннис. Элен, виновато улыбнувшись мне, сказала:

-- Надеюсь, мы еще увидимся, -- и убежала к корту неподалеку.

-- Вы подождите меня, я скоро. Вместе уедем домой, -- обронила Патриция, не поднимая глаз, и ушла вслед за подругой.

Мне снова пришлось ждать. Но прошло двадцать минут, полчаса, час. Элен и Пат, ни в чем не уступая друг другу, увлеченно играли... И я почувствовал себя лишним...

Вернувшись домой без Пат, я проспал весь день. Вечером едва заставил себя разомкнуть отяжелевшие веки, вставать не хотелось. Украдкой подбиралась черная депрессия. Пытаясь избежать ее плена, я отправился в душ, и, хотя пробыл там, наверное, с час, помогло мне это мало. Потом спустился в столовую.

Кэтти подала ужин. Я спросил о Гарольде.

-- Он умер... двадцать лет как, -- ответила Кэтти равнодушно и спокойно, что в общем было нормально -- прошло столько времени, и все же ее тон неприятно резанул слух.

-- Филидор не обещал заехать? -- я говорил, будто автомат.

-- Нет, мсье... Мсье, после ужина я вам больше не нужна, сегодня я буду ночевать у дочери, она живет в соседнем квартале...

Кэтти волею судьбы стала экономкой этого дома, здесь же она и жила, впрочем, в одном лице она была и кухарка, и прислуга...

-- Нет, не нужны... А Симпсоны? -- перебирал я в памяти всех, кого знал раньше.

-- Мадам Симпсон в полном здравии, а ее муж... -- запнулась она.

-- Умер?

-- Однажды он не вернулся с утренней пробежки, его нашли в сточной канаве мертвого, говорят, его сильно ударили кулаком в грудь, и оттого остановилось сердце...

К еде я почти не притронулся, отпустив Кэтти, просидел так, бесцельно, до полуночи, затем вышел в сад. Нашел беседку... ту самую...и захотелось завыть по-волчьи на луну, протяжно, громко, излить всю тоску, всю грусть.

"Неужели один?!... -- это было чувство человека, потерянного в безвременье, теперь вокруг меня были люди, для которых не было меня... Никого рядом... Никого, ни малышки Пат..., Пат, теперь женщина, станет ли она мне по-настоящему дочерью, ни Филидора -- единственного друга -- потому что между нами пропастью обрушилось время, ...ни Скотта..., а разве знал я его? И нет Элизабет... Бедная Лиз, как вымолить у тебя прощение... А ты где, мой отец, суровый старик, успокоилась ли твоя душа..., почему я вспомнил о тебе? Не потому ли, что мне так плохо?.. О, как я мучался...

Наверное, быть волком проще. О, если бы я был волком!.. Но я был человеком, ведь только человек может истязать самого себя, словно ему это необходимо, как глоток чистого воздуха, когда спирает грудь.

У меня не было ни цели, ради которой бы стоило жить, ни близких людей, которым я был бы необходим, ни друзей... И даже мир перевернулся за эти тридцать лет. Я вернулся в дом. Включил телевизор. Транслировали пресс-конференцию премьер-министра. Премьер -- мужчина лет пятидесяти с холеным лицом -- производил двоякое впечатление. Он то отвечал с достоинством, порой слишком резко и коротко, то буквально расшаркивался, жалко и униженно. Я не мог понять почему, до тех пор, пока камера несколько раз не показала тех журналистов, которые задавали ему вопросы. Тогда я выругался и выключил телевизор. Как просто все объяснилось: свое достоинство он показывал лишь нам -- ЛЮДЯМ; с мутантами, а их в пресс-центре было поменьше, он говорил иначе...

Взяв машину, я помчался по пустынным улицам города. Мне было безразлично куда. Я несся снедаемый отчаянием, несся, не видя перед собой дороги.

Когда я наконец нажал на тормоза и медленно вылез из машины, то неожиданно для себя узнал бар, куда тридцать лет назад так же случайно забрел и наблюдал действие... Вы должны помнить ту ночь, как все тогда обернулись, лишь ОН вошел; как разом все смолкли, проводили долгим взглядом до стойки... Разве мог я предположить тогда, что окажусь в его шкуре.