Кувшин золота

Распахнулась дверь, и из домика вышла женщина с красным обветренным лицом.

- Поставь на место собаку! - сказала она.

Старуха смущенно улыбнулась ей.

- Что вы, мэм, я ничего ему не сделаю, чертяке такому!

- Отпусти собаку, - сказала женщина, - и топай восвояси; арестовывать надо таких, как ты!

Из-за женщины появился мужчина в безрукавке, и ему старуха улыбнулась еще более смущенно.

- Дозвольте посидеть тут немного и поиграть с собачкой, сэр, попросила она.

- Так, знаете, одиноко на дороге...

Мужчина подошел и взял щенка за шкирку. Щенок повис у него в пальцах, поджав хвост между ног, и глаза его вылезли из орбит.

- Пошла вон отсюда, рвань старая! - сказал мужчина страшным голосом.

Старуха с трудом снова поднялась на ноги и заплакала, заковыляв дальше по пыльной дороге.

Поднялся и Философ; он был очень расстроен, но не знал, что делать. Невероятная усталость также удержала его от того, чтобы вмешаться. Они шли по дороге, и спутница его начала причитать, больше про себя, чем для него:

- Ох, Господи помилуй, - бормотала она, - старуха, старуха на палке, и нету у нее во всем мире ни уголка, ни соседушки... Чаю бы чашечку, вот чего. Господи, чашечку бы чаю... Сидела бы я в своем домике, на столе белая скатерка, на блюдечке масло, и в чашке чай - красный, крепкий; и я наливаю в него сливки и, должно быть, говорю детям, чтобы не клали столько сахару, черти! а мой говорит, что нынче ему косить большой луг, или что рыжая корова собралась отелиться, бедняга! и что, если дети пойдут в школу, то кто же будет пропалывать редиску - а я сижу, пью свой крепкий чай и рассказываю ему, куда пеструшка кладет яйца...

Ох, помоги Господи! ковыляет старуха по дороге на палке... Ах, быть бы мне снова девкой, и мой бы за мной ухлестывал, и говорил, что я такая милая девушка, и что не будет ему ни покою, ни счастья, пока я не полюблю его... Ах, добрый мужик мой был, вот уж что да, то да, достойный, добрый человек... И Сорка Рейли пытается отбить его у меня, и Кейт Финнеган своими наглыми глазищами глядит на него в церкви; а он говорит, что рядом со мною они просто две драные козы... А потом мы поженились и пошли вместе домой, в мой маленький домик, с муженьком моим - ох, Господи спаси и сохрани! и он целует меня, и смеется, и я боюсь того, что потом... Ах, добрый мужик, глаза добрые, голос приятный, шутит, смеется и бережет меня, как зеницу ока... И соседи бы приходили к нам, усаживались по вечерам у огня, судачили обо всем, что творится в мире, про Францию, про Россию и другие разные дальние страны, и мой рассказывает, как ученый человек, а они все слушают его и кивают друг другу головами, дивятся, какой он образованный, и вообще; а может быть, соседи поют, или мой просит меня спеть "Кулин", и так гордится мной... Ох, а потом его убьют на мне, и холодна его грудь... Ой, Боже ты мой, одна-одинешенька старая с палкой, а солнце светит прямо в глаза, и пить ей хочется - чайку бы чашечку, вот бы, эх! Господи, чашечку бы чаю, да кусочек мясца... или яичко. Хорошенькое свеженькое яичко от пеструшки, сколько-то я с ней намаялась, с чертовкой!.. Шестнадцать куриц было у меня, и уж неслись-то они... Ужасный мир, вот уж правда, ужасный мир, и никакого-то смысла нету в нем ни у чего... поди, помоги мне! Хоть бы не эти камни в ботах, Господи, да чашечку чаю, да свеженькое яичко. Ох, славен будь, ноги мои старые устают с каждым днем все больше, все больше устают. Помню, когда-то - мой еще был - могла весь день-деньской по дому бегать, прибираться, намывать да чистить, да свинок покормить, да кур, да всех, а потом еще всю ночь плясать могла; и мой так мною гордился...

Старуха свернула на дорогу поуже, продолжая разговаривать сама с собой, и Философ долго смотрел ей вслед. Он был очень рад, что она ушла, и, продолжив свой путь, быстро забыл ее и скоро снова стал счастлив. Солнце продолжало светить, птицы порхали там и сям, и широкие склоны холмов весело улыбались ему.

Путь его пересекала под прямым углом узкая дорожка, и выйдя к перекрестку, Философ услышал шум и гомон, топот ног, скрип колес и неумолчный гул голосов.

Через несколько минут он поравнялся с этой дорожкой и увидел осла и телегу, груженую горшками и сковородками, а рядом шли двое мужчин и женщина. Мужчины и женщина громко разговаривали, даже ожесточенно спорили, а осел тянул телегу по дороге, не нуждаясь в постоянном управлении или помощи. Пока перед ним была дорога, он шел по ней; там, где на дороге был перекресток, он поворачивал направо: когда мужчина говорил "Тпру!", он останавливался, если тот говорил "Осади!", осел пятился назад, а когда мужчина командовал "Н-но!", шел снова.

Такова была жизнь, и тот, кто начинал с нею спорить, получал палкой или сапогом, или камнем: если же идти и идти себе, то ничего такого не случалось, и в этом было счастье.

Философ поприветствовал всю кавалькаду:

- Господь с вами, - сказал он.

- Господь и святая Мария с вами, - ответил первый мужчина.

- Господь, святая Мария и святой Патрик с вами, - отозвался другой.

- Господь, святая Мария, святой Патрик и святая Бригид с вами, сказала женщина.

Осел же не сказал ничего. Поскольку в разговоре не прозвучало "тпру", он решил, что это не его дело, и, свернув направо на новую дорогу, продолжил свой путь.

- Куда идешь, путник? - спросил первый мужчина.

- Я иду навестить Ангуса О'га, - ответил Философ.

Мужчина бросил на него быстрый взгляд.

- Во как! - сказал он. - Ничего более странного я не слыхал. Слушайте, - повернулся он к остальным, - этот человек ищет Ангуса О'га!

Другой мужчина и женщина подошли поближе.

- А зачем тебе Ангус О'г, господин хороший? - спросила женщина.

- А, - ответил Философ, - тут особый вопрос. Семейное дело.

Некоторое время все молча шагали за ослом и телегой.

- А откуда ты знаешь, где его искать? - спросил снова первый мужчина. - - Может, ты узнал, где он живет, в старой книге или на резном камне?

- Или ты нашел в болоте посох Амергина или Оссиана, исписанный сверху донизу знаками? - спросил другой мужчина.

- Нет, - ответил Философ, - к богу ходят не так. Надо просто выйти из дому и идти, не сворачивая, в любую сторону, чтобы тень была сзади, пока не упрешься в гору, потому что боги не живут в долинах или на равнине, а только на высотах; а тогда, если бог хочет, чтобы ты его увидел, ты подойдешь к его рату(14) так близко, что уж узнаешь, где он, поскольку он поведет тебя по воздушной нити, протянувшейся от него до тебя, где бы ты ни был, а если он не хочет тебя видеть, то ты все равно никогда не найдешь, где он, ищи хоть год, хоть двадцать лет.

- А откуда ты знаешь, что он хочет тебя видеть? - спросил другой мужчина.

- Почему бы ему не хотеть? - ответил Философ.

- Должно быть, господин хороший, ты святой человек, - сказала женщина, - и богу нравишься.

- С чего бы? - ответил Философ. - Боги любят человека, неважно, святой он, или нет, лишь бы он был порядочным.

- Ну, таких-то много. - сказал первый мужчина. - А что у тебя там в суме, путник?

- Ничего, - ответил Философ. - кроме полутора ковриг, что испекли к моему путешествию.

- Дай-ка мне кусочек, господин хороший, - попросила женщина. - Люблю я пробовать у всех встречных.

- Дам, и с охотой. - ответил Философ.

- Тогда дай уж и нам, раз ты все равно туда полезешь, - сказал второй мужчина.

- Не одна она голодная во всем мире.

- Почему нет? - сказал Философ и разделил ковригу.

- Здесь есть вода, - сказал первый мужчина, - неплохо будет запить ковригу.

Тпру, стой, дьявол! - проревел он ослу, и тот замер, как вкопанный.

Вдоль дороги у ограды торчала тощая полоска травы, и осел начал подбираться к ней, очень медленно и аккуратно.

- Осади, чертова зверюга! - крикнул человек, и осел подался назад, но сделал это таким образом, что оказался ближе к траве. Первый мужчина снял с телеги жестяную флягу и перелез через стену за водой. Перед тем он трижды щелкнул осла по носу, но осел не сказал ничего, только еще немного попятился, от чего попал точно на траву, и когда человек полез на стену, осел принялся пастись. На нагретом солнцем камне в траве сидел паук. У него было маленькое тельце и длинные ноги, и он не был занят ничем.