Гермес

— А он любит тебя. Этим ты еще живешь: сами не ведая того, люди приносят тебе кровавые жертвы, а ты после этого еще говоришь, что только я питаюсь верой. Нет, Ховен, тебе не нужно пить амброзии: ты будешь жить вечно.

Ховен осклабился в улыбке.

— Это точно, — и он хлопнул изо всей силы Меса по плечу. — А ты, — спросил он его, — ты еще водишь людей к Порогу?

Мес разглядывал свои ногти.

— Вожу, — ответил он неохотно. — Он внушил им всякую дрянь про Грань. Они просто напичканы ею! Но я их от этого отучаю.

— А что там, Мес? — спросил внезапно Ховен. — Что там на самом деле?

После паузы Мес ответил:

— Не знаю, — и еще раз: — Не знаю.

— Ну, если уж ты… Этот, как его… Адонис, Аттис, Осирис, в общем, этот еще ничего не узнал, хотя говорят, что уже заявлялась парочка его вестников, выспрашивали, что да как. Они уж ему доложат.

— Он никогда не знает, что происходит на самом деле, — отрезал Мес. — Пиль наврет ему с три короба, да и я постараюсь. Мом — он даже не врет, он впрямую насмехается, дурак, как будто не знает, чем это может кончиться.

— И чем же? — тяжело воззрился на него Ховен.

Мес сделал отрицающий жест.

— Он просто про нас забыл.

— Напоминать ему не надо, — загромыхал-засмеялся Ховен.

— Я бы хотел навестить его, — сказал Мес.

Ховен резко закашлялся и замолчал. Он во все глаза уставился на Меса, и тот увидел, как снова они наливаются угрожающей краснотой.

— Как ты достигнешь его? — Голос Ховена был хрипл. — Никто не знает, где его искать.

— Пути я знаю, — сказал Мес.

— Ба, да я забыл, что ты у нас личность таинственная. Все про все знаешь, но молчишь, потому привлекаешь к себе внимание.

— Зато ты никогда не отличался сдержанностью.

Они улыбнулись друг другу. Ситуация была разряжена.

— Что ты хочешь сделать с этими… филантропами? — спросил его Мес. Ховен, похоже, научился владеть собой: лишь руки его задрожали. — Я их потихоньку уберу, — пояснил он.

— Это как же?

— Тихо.

— Убьешь? — шепнул Мес.

— Может быть.

— А нельзя… как-нибудь иначе?

— Как?

— Тебе виднее.

— Это почему же мне виднее? — ядовито ухмыльнулся Ховен. — Это тебе виднее. Ты же у нас… маг, чародей. Подумай.

— И думать не стану, — ответил Мес. — Вот когда у вас ничего не получится, когда придете в тупик, там найдете меня. И я дам вам совет. Кто помогает тебе?

Ховен долго не отвечал.

— Я и так знаю, — сказал Мес. — Сутех, вот кто. Я просто так спросил, знал, что ты не ответишь. И другие Дети Нуна замешаны?

— Себек, — сказал, будто камень бросил, Ховен.

— Ну вот, — облегченно вздохнул Мес. — Хорошо играть открытыми картами.

Они поднялись и вышли на площадку. Люди под стенами еще сражались. Горы трупов вокруг замка заметно увеличились. Слышались яростные вопли, лязг и звон, хрипы и дзеньканье тетив.

— Но как они сражаются, — восхищенно, с придыханием, снова забыв про все, прошептал Ховен. Он весь был там, в пылу сражения. Ты только взгляни. Как они сражаются!

Город был — одно большое скопление высоких стеклянных прямоугольников, окнами черного стекла сверкающих, словно пытающихся своими верхушками с причудливой прической антенн достать до облаков. И это им удавалось. Строго ограниченные по площади размеры города не давали ему расти в стороны, и поэтому он рос вверх. Где-то на уровне предпоследних этажей плыли белесые облака, четко контрастируя своею белизной с темным стеклом зданий, а антенны достигали неба. Здесь не было звуков, здесь все было бесшумно, город как точная машина, заведенная раз и навсегда, работал слаженно и без сбоев, не производя шумов и скрипов: они были просто не нужны, и их не было. Здесь нужно было только то, что нужно. Что было ненужным — отбрасывалось.

Несмотря на ограничения, город, поначалу казавшийся совсем небольшим, на деле был огромен. Что думалось и о его населении. Но тут все было наоборот: в городе никто не жил. Громадные, уходящие за облака здания из стекла были необитаемы, и ночами город, со светящимися судорожными огнями на крышах зданий, с щедро иллюминированными улицами, но с совершенно черными громадами домов, представлял собой жуткое зрелище.

Город не был городом мертвым или, того хуже, городом мертвых. С самого утра он наполнялся шумом, говором и мягким шелестом аэролетов: толпы чиновников и служащих компаний занимали пустые здания. Они жили где-то далеко, в бесплодных мечтаниях о радужных мирах Вселенной, куда когда-то улетели их соплеменники. Но сами они были нужны здесь, на администраторской Земле, центре бумажной волокиты и чиновничьих хлопот полутора тысяч населенных миров Галактики. С самого утра приходили они на работу, работали, потом исчезали. И город вновь оставался покинутым. Медленно плыли тучи на уровне крыш, одиноко торчали антенны в заоблачной белой пустоте, рядами стояли аэролеты на пустых стоянках.

Его называли то Амстердам, то Тегеран, то Канберра, то еще как-нибудь, как в голову взбредет: частая смена имени города была одним из немногих развлечений недолговечного его населения. Судорожный, суетный день, — и долгая, темная ночь, озаренная огнем фонарей. Сейчас город назывался Фивы.

Этот город был — город-призрак.

Мес занимал здесь последний этаж одного из самых высоких зданий. Как и все прочие, оно покидалось на ночь, но днем было отмечено жужжанием голосов и переговорных устройств. Здесь работал целый штат, и он входил в него, появляясь нежданно и исчезая незаметно. Здание, целиком отведенное под некий концерн «Олимп», посещалось им чаще, чем другие места — центры его бытия. Он всегда стоял на вершине этой пирамиды. Всегда эта сфера деятельности находилась под его неусыпным наблюдением — он не боялся соперничества, втайне даже желая его. Там, где люди платили, заключали сделки, покупали, обжуливали, продавали всякую всячину, там находился он, незримо и негаданно. И хотя он считал это свое Ремесло вторичным, хотя он немного несерьезно относился к этому, в душе к нему приходила уверенность, что оно не менее необходимо, чем, скажем, Ремесла Ховена или Ленты. Сначала с Вихрящихся Миров, а после его согласия вернуться на Землю, — отсюда, Мес строго контролировал свой Ареал и держал в руках свое Ремесло.

Во главе концерна «Олимп» стоял человек по имени Сеймур Квинке. Мес никогда не видел его в лицо, но несколько раз разговаривал с ним по телефону, когда Квинке звонил ему, чтобы уточнить, как называется его концерн и чем он занимается.

Мес вошел в обширный, отделанный черным вестибюль. Человек за стойкой бара слева кивнул ему, швейцар справа кивнул ему, лифтер тоже ему кивнул и спросил:

— Конечный, как всегда, господин Нуарре?

И Мес кивнул ему в ответ.

Он во мгновение ока взлетел под самые небеса, на последний этаж, где находился его кабинет. Чувствуя неприятное ощущение в желудке и дрожь в коленях, выбрался из лифта и остановился перед дверью, сделанной из красного полированного дерева, на которой висела табличка: «Ференц Нуарре, референт». Набрав код на появившейся из стены клавиатуре, он вошел в свой кабинет.

Президент Сеймур Квинке никогда не бывал в этом кабинете своего подчиненного, равно как и не бывали здесь прочие высокие чины из министерств и совета директоров. Они очень удивились бы, увидев внутреннее убранство кабинета референта Ференца Нуарре. Он состоял из двух комнат. Первая комната была голой и пустой, за исключением массивного стола, кресла да древней картотеки в металлических несгораемых ящиках. На полу лежал вытертый палас. Окно было постоянно задернуто бархатным занавесом. Тут не было ни многочисленных мигающих экранов, заменяющих стены, ни разноцветных карт, ни новейших переговорных устройств и средств связи, которыми был полон каждый кабинет в этом здании и без которых просто не мог обойтись референт такой солидной компании, как «Олимп». Зато в углу, полузакрытая бархатом шторы, стояла бронзовая статуя обнаженного мужчины, держащего левую руку на уровне пояса ладонью кверху, будто прося милостыню, а другую вскинув вверх в странном салюте, с собранными в щепоть пальцами. Голова его была склонена набок, правая нога полусогнута. Это была статуя Гермеса, древнего бога, забытого уже поколениями забывчивых.