Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.12

Стендаль добежал до гостиницы, растолкал очередь жаждущих отдать время и ворвался в номер пришельца в тот момент, когда бабушка Степанкина, которая, как знал Стендаль, через полгода ждала из армии внука, растворялась в воздухе.

– А, это вы, – сказал пришелец. – Давно не виделись. У меня неплохое приобретение. Видели, старушка исчезла? Я ее на шесть месяцев убрал.

– Вы знаете, что вы вор и разрушитель? – спросил зловеще Стендаль.

– Неправда. – Пришелец придвинул к себе копилку, потому что у него была отлично развита интуиция. – Я делаю то, о чем меня просят. Все эти люди живы и здоровы.

– Где живы?

– А это неважно. Если я вам скажу, что они пребывают в компактном подпространстве, вы успокоитесь?

– Не успокоюсь. У нас, людей, есть слабости. Нам кажется, что жизнь построена на ожидании. Кому нечего ждать, тот ни к чему не стремится. И вам это известно.

– Я иду людям навстречу. В чем же моя вина? – Пришелец нахально улыбнулся.

– Вы преступник, – твердо сказал Стендаль. – Вы вор.

– Кстати, о преступниках, – сказал пришелец. – Есть у меня задумка. Имею в виду тюрьму. Но не знаю, как туда проникнуть. Может быть, скромное преступление? За что у вас дают пятнадцать суток? Этого срока мне достаточно.

– Проникнуть туда вам, может, и удастся, но всех пребывающих там… В общем, копилку вам взять не разрешат.

– Вы уверены? Тогда есть другая задумка…

И Стендаль понял, что ждать больше нельзя.

Как тигр, он бросился на копилку и со всего размаха грохнул ее об пол. Микроскопические детали брызнули во все стороны, словно копилка была набита муравьями.

– Простите, – извинился Стендаль, – у меня не было другого выхода.

– Я буду жаловаться! – кричал пришелец, становясь на колени и сгребая руками детали. – Вы думаете, сепараторы на дороге валяются? Ни одна мастерская в ремонт не примет!

Стендаль вышел из номера. Навстречу ему шла Ксения Удалова и тащила за руку сына Максимку. На щеках у нее были две вертикальные полосы от долгих слез.

– Где он? – крикнула Ксения. – Нету больше мочи ждать. Пустите нас к мужу и отцу!

– Возвращайтесь домой, – сказал Стендаль. – Надеюсь, что он вас уже ждет.

Взгляд его упал на часы, висевшие над столом администратора. Маятник их замер в неудобном положении. Стендаль поднес к уху свои часы. Часы молчали.

– Еще бы, – сказал он вслух. – Сколько его там, в копилке, набралось!

Шурочка послушно ждала его в сквере.

– Я разбил копилку, – доложил Стендаль.

– Я поняла, – сказала Шурочка. – Вон сколько народу на улице. И часы у меня остановились. Это теперь всегда так будет?

– Скоро кончится.

– Многие будут недовольны твоим поступком, Миша.

– Я знаю. Но не раскаиваюсь. Ведь ты меня понимаешь?

– Понимаю, – ответила Шурочка с некоторой грустью. – Но иногда так трудно тебя дождаться.

К ним подошел грустный Серафимов.

– Писатель, – сказал он, – дай рубль до получки.

ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ!

Инопланетянин Коко повадился к Удалову. Он третий день ночевал на шкафу, таился от Ксении, которая гнала его метлой. Ксении не нравились ящерицы, покрытые розовыми перьями.

Вечерело. Косые лучи солнца ласкали подоконник, на котором нежился Коко, кося фиолетовым глазом на Удалова, чинившего спиннинг. Из городского парка доносилось хоровое пение: хор речников готовился к юбилею городской пристани.

– Ничего у тебя не получится, Корнелий, – сказал вдруг Коко.

– Ты о чем?

– О твоей мечте. Завтра ты намерен первым катером отправиться вниз по реке, потому что в омуте за Хомутовкой живет налим-долгожитель. Но с рассвета движение катеров по реке отменяется, пристань превратят в трибуну и эстраду. Пока мероприятие не завершится и не будут спеты все песни, никуда ты не отплывешь.

– Ну, это ты преувеличиваешь, – возразил Удалов. – До Хомутовки и даже до Раскола, кроме как катером, ничем не доберешься. Люди по делам, на работу, на рынок ездят…

– Смотрю я на тебя и удивляюсь. – Коко потянулся, почесал коготками гладкий животик. – Знаешь, что я прав, а все равно завтра попрешься на ту пристань, будешь надеяться, что здравый смысл восторжествует. Что хоть один катер отправят вниз по реке.

– Но зачем все катера отменять? – воскликнул Удалов. – Почему из-за пустого юбилея людям столько неудобств?

– Потому что другим людям на этих людей наплевать.

– Но это неправильно! Об этом по радио теперь критикуют.

Коко мелодично засмеялся.

– Я в школе учил, – продолжал Удалов, – человек человеку друг, товарищ…

– И волк, – нахально вмешался Коко.

– Пришибу, – сказал Удалов. – Надоел ты мне. Никакой ты не галактический брат, а просто провокатор и демагог.

– Ругаться легче легкого, – возразил Коко. – Ты ругаешься, чтобы поменьше думать. Потому-то вы, люди, и станете легкой добычей…

Но чьей добычей, Удалов не услышал, потому что со двора грянула музыка. Это пришел из техникума подросток Гаврилов и включил на полную мощность японскую систему.

– Этого еще не хватало! – возмущался Удалов, закрывая окно. – Сам оглохнет и других изуродует.

– А ему наплевать, – сказал Коко.

– Это что, болезнь?

– Болезнь? – Коко поглядел на Удалова в упор и прикрыл глаза шершавыми пленками. – Да, это болезнь. Хуже СПИДа.

Уголки узкого рта пришельца загнулись кверху – он улыбнулся.

– Ты что-то знаешь?

– Знаю.

– Признавайся.

– Не могу, подписку давал.

– Где?

– На моей планете.

– Как же ты мог подписку на своей планете давать, если это наша, земная болезнь?

Коко вздохнул.

– Люблю я тебя, Удалов, – сказал он. – И ты меня терпишь. Хочешь, правду скажу? Только в обморок не падай.

– Говори.

– Происходит инопланетное вторжение, – сказал Коко.

– Это кто же вторгается?

– Есть желающие.

– Коко, не темни!

– Мы давно собирались Землю завоевать. Искали разные пути. Ведь мы кто? Гуманисты. Не хотим мы вас бомбами закидывать. Все должно быть культурно. Пришлось нам в людей внедряться.

– Не понимаю.

– Чего тут непонятного? Внедрится, допустим, в подростка Гаврилова наш агент. Тот об этом и не подозревает. И не замечает, как заболевает страшной и неизлечимой болезнью. Название ее слишком научно, чтобы ты понял. Смысл его можно перевести словом «наплевизм». К примеру, решил кто-то поставить галочку в отчете и устроить юбилей речной пристани. Для этого он сорвал с учебы весь речной техникум и заставил учащихся три дня подряд репетировать в городском парке хоровое пение и ходьбу строем. Потом деньги, что выделены на ремонт общежития, он пустил на изготовление трех тысяч цветных флажков и двадцати лозунгов общей длиной четыреста метров. Закрыл движение по реке. Еще много чего совершил, ко всеобщему неудобству.

– Нет, – сказал Удалов. – Ты шутишь. У нас это давно наблюдается.

– Мы тоже не первый год внедряемся.

– Но зачем? Что за смысл?

– Ослабляем сопротивляемость. Кто свяжет рядового наплевиста с инопланетным вторжением? Скажи ты кому об этом – на смех поднимут. Но уже близко то время, когда все будут заражены. Вас и завоевывать не надо будет. Сами свалитесь к нам в лапки, как перезрелые груши.

Удалов зажмурился. Куда идти? В какой набат бить?

– Основной симптом наплевизма – полное несоответствие масштаба собственной выгоды и конечного катастрофического результата. Допустим, страдающий наплевизмом чиновник подписывает бумагу об уничтожении какой-нибудь речки, а то и моря. В каких масштабах он мыслит? В мелких. Он же больной, он же держит в голове только премию в сколько-то рублей, которую получит за новое начинание. А на то, что миллион человек без воды останется, что миллион голов рыбы подохнет, ему наплевать.

– Нет, – сказал Удалов. – Не может быть, чтобы вы это издалека спланировали. Это наше, родное. Газеты читай.

– Не веришь – не надо, – сказал Коко. Он спрыгнул к холодильнику, открыл его, вытащил бутылку кефира, коготком прорвал крышку и стал пить из горлышка. – Еще десять лет, и наплевисты вас по миру пустят. И тогда мы голыми лапками…