Пожиратели огня (худ. В Слаук)

Надо было спешить: с минуты на минуту могли явиться его непримиримые враги.

Захватив с собою фонарь, все трое спустились в подземелье через пещерную церковь. Спустившись по лестнице ступеней двадцать, Иванович вдруг остановился и, невольно вздрогнув, спросил:

— Вы ничего не слышали?

— Мне кажется, что-то шумит! — отвечал Кузьма.

— Э, полно, — проговорил Холлоуэй, — просто камень скатился с обрушившейся стены к моим ногам!

Удовлетворившись этим объяснением, Иванович стал молча спускаться в подземелье. Дойдя до конца лестницы, они остановились. Здесь стоял длинный ящик, вмещавший в себя адскую машину. Холлоуэй и Кузьма взяли его и понесли за Ивановичем, которому эти подземелья, по-видимому, были хорошо знакомы. Они спустились еще ниже, в просторный погреб, черное отверстие которого, словно раскрытая пасть, сияло перед ними. Некогда это отверстие в глубине погреба замаскировывалось громадной каменной глыбой, подобной тем, из каких состояли стены этого погреба. Камень этот, очевидно, вращался на могучем шарнире, но с течением времени железо перержавело, и теперь камень беспомощно лежал на земле, загромождая собою проход в бесконечно длинную подземную галерею, служившую некогда убежищем монахам в грозную пору татарских набегов.

Едва только все трое вошли под сырые своды галереи, как какая-то четвертая тень, отделившись от стены, стала крадучись следовать за ними, все время держась в тени. Вслед за нею показалась и другая фигура.

Иванович со своими пособниками пробыл около часа в подземелье, и когда они вышли оттуда, то лицо его дышало свирепой радостью…

Затем, прежде, чем расстаться, полковник обратился к своему приятелю:

— Итак, решено: при первой тревоге мы поспешим в подземелье, чтобы обмануть наших врагов, которые, конечно, кинутся за нами. Кузьма сначала будет противиться их угрозам и, только чтобы спасти свою жизнь, укажет им, где мы схоронились! В тот момент, когда эти простофили ворвутся в погреб, где подземные ходы расходятся на две стороны, мы, воспользовавшись их минутным раздумьем относительно направления, по которому им идти, соединим провода адской машины и уничтожим их всех разом… Опасно ли будет для нас с вами произвести этот взрыв?

— Не беспокойтесь, любезный мой Иванович, — сказал янки, — в этом отношении вы можете быть вполне благонадежны! Мой снаряд обратит в пыль все, что только будет находиться вокруг него на расстоянии не более 25 сажен! Как вам известно, установив снаряд, я провел от него провода на расстоянии 100 сажен, а на таком расстоянии нам положительно не грозит никакой опасности… Не падайте духом, мой друг! Куда девалась ваша неукротимая энергия, которая так восхищала меня раньше?!

— Признаться, Холлоуэй, я положительно не могу совладать с какими-то мрачными предчувствиями, которые осаждают меня! Мы здесь одни, а между тем сотни людей должны были собраться сюда по моему зову; что это значит, я не знаю, не понимаю, но что-то говорит мне, что какая-то сила, неведомая мне, становится поперек всех моих планов. Ни одного из моих приверженцев нет здесь… Черни-Чаг не подает признаков жизни, тогда как он должен был осведомлять меня обо всем, что происходит кругом нас. А Хашим-Баши, который должен был быть на месте раньше нас, где он? Его тоже нигде не видали! Вы видите, что мои страхи не напрасны… А это безлюдье кругом, эта торжественная, мертвая тишина среди развалин! Она давит меня…

— Все это плод воображения: у вас расходились нервы, и больше ничего! Допустим даже, что все наши планы рухнут, что все принятые нами меры ни к чему не приведут, я во всяком случае ручаюсь, что снаряд-то не подведет нас, и наши противники найдут себе могилу под развалинами монастыря!

— Хотелось бы, чтобы это было так, но мне не верится: что-то томит и гложет меня, как гробовая доска!

После этого приятели расстались, чтобы немного уснуть до утра. Только Кузьма остался на страже.

Между тем в это самое время две какие-то тени беззвучно выскользнули из пещерной церковки и понеслись по степи.

Эта ночь прошла мучительно для Ивановича: он как будто чувствовал, что возмездие близится и что ничто не в силах отвратить страшного наказания за все его бесчисленные злодеяния. Подобно приговоренным к смерти, которых почти всегда приходится будить, когда наступит роковой момент, Иванович под утро забылся тяжелым сном, еще более мучительным даже, чем самая бессонница. По временам неясные звуки и стоны вырывались из его уст; он простирал вперед руки, как бы отгоняя от себя страшные видения — длинные вереницы загубленных им людей…

Проснулся он, едва дыша, весь в холодном поту…

Рано утром к нему вбежал Кузьма с радостной вестью, что видны Черные всадники; через полчаса они должны быть в монастыре!

— А, — радостно воскликнул Иванович, — значит, мы спасены!.. — И вместе с Холлоуэем он поспешил на полуобрушившуюся стену, чтобы насладиться отрадным зрелищем приближения своих союзников.

Но здесь им представилось странное зрелище: с того места, где они находились, перед ними развертывалось громадное пространство степи, верст на десять, и по этой зеленой равнине стройно двигался отряд всадников, в которых по черным покрывалам, окутывавшим их головы, нетрудно было признать Черных всадников. Отряд двигался довольно быстро по направлению к монастырю, но был еще довольно далеко. А на расстоянии какой-нибудь версты мчался во всю мочь табунщик, и за ним как будто гнались двое Черных всадников, стараясь отрезать ему путь.

— Ведь это посланный от Черни-Чага, — сказал Кузьма про табунщика. — Я его признаю… и коня также…

— Но почему бы Черным всадникам гнаться за ним? Неужели это какое-нибудь недоразумение?

Всецело поглощенные тем, что происходило на их глазах, находившиеся на стене монастыря не имели даже времени основательно обсудить интересовавший их вопрос. Табунщик быстро уходил от своих преследователей, и вскоре стало ясно, что Черным всадникам не нагнать его. Тогда, убедившись в бесполезности своих усилий, они прекратили погоню и вернулись к остальному отряду.

Между тем табунщик, словно ураган, ворвался в монастырскую ограду и вручил Ивановичу конверт, который он держал в зубах во все время погони, вероятно, чтобы в случае, если его настигнут, успеть проглотить его.

Иванович развернул записку и вдруг страшно побледнел.

Черни-Чаг писал ему:

— Бежать, — с негодованием воскликнул Холлоуэй, — нет! Смерть изменникам и горе вам, Иванович, если вы думаете, что эти люди оставят вас в покое!.. Ведь это борьба не на жизнь, а на смерть!

Иванович колебался.

Холлоуэй с презрительной усмешкой наблюдал за своим сообщником: ему хотелось убедиться, будет ли Иванович настолько подл, чтобы покинуть его здесь одного.

Между тем Черные всадники неслись теперь уже во весь опор, и через пять минут бежать будет поздно.

Бледный как смерть и не произнеся ни слова, Иванович, не глядя на своего сотоварища, направился к лошади табунщика, внутренне сознавая всю низость своего поступка.

Но Холлоуэй предупредил его: одним прыжком он очутился подле благородного животного и, приставив дуло пистолета к его уху, одним выстрелом уложил скакуна на месте, затем, наведя пистолет на ошеломленного Ивановича, презрительно проговорил:

— Ни слова, ни движения, или вы мертвы! А, так вы хотели оставить меня одного! Я положительно не знаю, что меня удерживает поступить с вами точно так же, как с этим неповинным животным: это было бы прекрасным средством примирения с теми, кто теперь идет на нас. Но не бойтесь, я не способен на подобную подлость… Еще несколько минут, и Черные всадники будут здесь. Идемте, я вам покажу, как следует отстаивать свою жизнь, а в случае надобности уметь умереть.