Люди как боги

— Привет тебе, Эли, мой старый друг и руководитель! — торжественно произнес галакт, по-человечески протягивая руку: мои маленькие пальцы исчезли в его гигантской ладони, как в ящике.

Я пробормотал подходящий для встречи ответ. По выспренности выражений галакты способны даже Ромеро дать десять очков форы. Орлан ограничился тем, что приветственно просиял синеватым лицом, высоко приподнял голову и с резким стуком вхлопнул ее в плечи. Мы все вместе вошли в зал.

В Пантеоне, как известно, давно не хоронят, но когда делается исключение, то в центре зала вначале помещают для всеобщего обозрения открытый гроб с телом. В экспедиции Аллана и Леонида принимало участие сто четырнадцать человек, восемь демиургов, три галакта и два ангела. Катастрофа, настигшая оба звездолета, превратила в одно неразделимое месиво существа и механизмы. В траурный зал внесли урну с общим прахом, горсточку мертвой материи, — бывший духовный и служебный союз членов экипажа превратился теперь в вещественное единение составлявших их атомов. Я с горечью думал в ту минуту, что мы все на разных звездах братья по творящей нас материи, но только в смерти ощущаем наше внутреннее единство.

Урну внесли Ромеро и Олег: один как представитель Большого Совета, другой — от астронавтов. Меня тоже просили нести урну, но обряды, где надо показываться перед всеми, не для меня. И я заранее отказался что-либо говорить. Ромеро держал краткую речь, а затем зазвучала музыка. Я должен остановиться на музыке. В странном конгломерате причин, определивших наши сегодняшние метания в диком звездовороте ядра, она тоже сыграла роль. Играли симфонию «Памяти друга» Збышека Поляновского. Я сотни раз говорил, что люблю лишь индивидуальную музыку, лишь озвученную гармонию моего собственного настроения. Вероятно, мне просто трудно настраиваться на чужие чувства, в общих для всех мелодиях я ощущаю приказ, предписание испытывать то, а не иное, запрет быть самим собой.

Для «Памяти друга» Збышека я делаю единственное исключение. Она всегда по душе. Она всегда не ко мне, а во мне. Она моя, всегда моя, а в тот день звучала так горестно, так проникновенно, что сам я стал этой скорбной и мужественной музыкой, я звуками ее сливался с друзьями, с миром, я оставался собой и был всеми людьми, всем миром сразу. Вероятно, Збышек Поляновский сознательно старался породить такое настроение. Могу сказать одно: если он имел подобную цель, она ему удалась.

Ромеро и Олег подошли ко мне, когда я еще был в смятении, порожденном симфонией. Ромеро сказал:

— Должен проинформировать вас, дорогой адмирал, что Большой Совет постановил снарядить вторую экспедицию в ядро Галактики и назначил командующим эскадрой звездолетов капитана-звездопроходца Олега Шерстюка, нашего общего друга.

Олег, не дав мне вставить слова, быстро добавил:

— Я согласился взять командование лишь при том условии, Эли, чтобы в экспедиции приняли участие вы!

Мне надо было ответить таким же категорическим отказом, каким я не раз отвечал на прежние предложения командовать звездными походами или принимать в них участие. После освобождения Персея, после гибели Астра на Третьей планете Мэри и я охладели к дальним странствиям. Мы возвратились на зеленую прародительницу Землю, чтобы никогда уже не покидать ее. Так мы постановили для себя двадцать лет назад и с той поры ни разу не отступали от своего решения.

Но неожиданно для себя самого я сказал:

— Я согласен. Приходите ко мне вечером. Посовещаемся.

3

Мэри пожелала идти домой пешком. День был хмурый, по небу бежали темные тучи. На Кольцевом бульваре ветер кружил листья. Я с наслаждением дышал холодным воздухом, больше всех погод люблю вот такую — сухую, резкую, энергичную, наполненную шумом ветра, сиянием пожелтевших деревьев: осень — лучшая для меня пора. Мэри тихо сказала:

— Как она хороша, наша милая старушка Земля! Увидим ли мы ее еще или навек затеряемся в звездных просторах?

— Ты можешь остаться на Земле, — осторожно заметил я.

Она с иронией посмотрела на меня:

— Я-то, конечно, могу. Но сумеешь ли ты без меня?

— Нет, Мэри, без тебя не сумею, — честно признался я. — Быть без тебя — все равно что быть без себя. Или быть вне себя. Такова моя судьба: один — я только половинка целого. Ощущение не из лучших.

— Мог бы сегодня обойтись и без неостроумных шуток, Эли! — Она нахмурила брови.

Некоторое время мы шли молча. Я с опаской поглядывал на нее. Столько лет мы вместе, но я до сих пор побаиваюсь смен ее настроений. Сердитое выражение ее лица превратилось в отрешенно-мечтательное. Она спросила:

— Угадаешь, о чем я думаю?

— Нет, конечно.

— Я вспоминаю стихи одного древнего поэта.

— Никогда не замечал в тебе любви к поэзии.

— Ты во мне замечаешь только то, что тебе помогает или мешает, все остальное тебе не видно.

— Потусторонностей, или нездешностей, или каких-либо сверхъестественностей я в тебе не открывал, это правда. Так какие стихи ты вспомнила?

Она показала на метущиеся кроны и продекламировала:

Я согласился, что многое в стихах соответствует моменту. Оставив несуществующего творца с его веленьями, остальное можно принять: и страх гибели присущ всему живому, и точно нет ни начала, ни конца желаниям того конгломерата молекул и полей, который у каждого называется одинаково — «я». Лишь насчет тоски можно поспорить. Тоска требует свободного времени, это чувство нерабочее, для отпуска и отдыха, а что интересного в томительном отдыхе?

— Удивительно ты все умеешь упрощать, — возразила она с досадой.

И опять мы шли молча, а потом я поинтересовался, какое у нее составилось мнение о причинах катастрофы экспедиции Аллана.

— Прямо противоположное тому, на котором настаивает Павел, — ответила она презрительно. — Удивительный вы народ, мужчины. Ищете злой умысел в каждой загадке! Воинственность так сидит в вас, что вы готовы с легкостью допустить, что сама природа непрерывно ведет с нами военные действия и ни о чем так не мечтает, как поставить нас на колени. Приписать природе наши собственные недостатки — легкий путь. Но вряд ли правильный!

— В том, что мы воинственны, виноваты женщины, вы сами рождаете нас такими. — отшутился я. — Ты, однако, аргументам Ромеро не противопоставила убедительных опровержений.

Она отрезала с обычной резкостью:

— Я нашла в отчете лишь непонятные факты и поверхностные догадки о их причинах. Мне нечего опровергать.

Ее слова произвели на меня большее впечатление, чем я в тот день согласился бы признать.

Вечером наша гостиная была полна. Ольге, Ромеро, Олегу, Орлану, Лусину достались кресла, Труб и Граций с трудом разместились на диванах: ангелу мешали крылья, а трехметровый Граций боялся приподниматься, чтобы не удариться головой в потолок. Ромеро в церемонном древнем стиле доложил о впечатлении, произведенном в Большом Совете отчетом о гибели первой экспедиции в ядро Галактики. Вторая экспедиция планируется для обнаружения неведомых противников и выяснения возможностей мирного общения с ними. Это не военный поход, а миссия мира. Все ресурсы Звездного Союза предоставлены для оснащения новой экспедиции.

— Теперь ставьте свои вопросы и высказывайте свои сомнения, адмирал, — закончил сообщение Павел.

Сомнение у меня было одно: рамиров, на поиски которых снарядили первую экспедицию, обнаружить не сумели. Планеты-хищницы, гнавшиеся за звездолетами, названы Алланом живыми существами, но что они реально живые, а не диковинка мертвой природы, не доказано. Район «пыльных солнц», на окраинах которого погибла экспедиция, по мнению Аллана, — обиталище разумной цивилизации, но ни с одним из ее представителей встретиться не удалось, — стало быть, существование ее остается гипотезой. Попытки прорваться в район ядра встретили противодействие, но что из того? Противодействия могли иметь физические причины, нам пока неизвестные, ведь никто не будет утверждать, что мы уже все изучили во Вселенной.