На перекрестках времени. Научно-фантастические рассказы

— Давайте пригласим профессора Челленджера, — предложил сэр Артур. — Очень крупный ученый. Конечно, телеграфировать ему я не стану — это значило бы нарваться на оскорбление, но я мог бы послать депешу моему приятелю Неду Мелоуну, единственному из журналистов, которого Челленджер пускает к себе на порог.

— Хорошо, — согласился Холмс. — Характер у Челленджера неважный, но ученый он превосходный.

Тут зазвонил телефон. Холмс снял трубку и некоторое время молча слушал. Затем он сказал нам:

— В Лувре получили какое-то важное письмо. Оно несколько задержано доставкой, так как адрес написан не совсем правильно. Едем, джентльмены.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

Не знаю даже, с чего начать: уж очень взволновала меня эта история.

Начну так:

Я, Андрей Калачев, старший научный сотрудник Института Времени-Пространства, обвиняю Ивана Яковлевича Рыжова, заведующего Сектором хронокибернетики нашего же института, в…

Нет. Лучше расскажу все по порядку. В хронологической последовательности (употребляю это выражение в житейском смысле слова: мы вообще-то имеем дело в основном с хроноалогическими категориями).

Утром в понедельник 27 августа Ленка мне сказала:

— Знаешь, по-моему, Джимка сегодня не ночевал дома.

— Где же он был? — спросил я, приседая и одновременно растягивая на груди эспандер.

— Спроси у него самого, — засмеялась Ленка. — В полшестого я выходила, он сидел на крыльце, и шкура у него была мокрая от дождя.

Я наскоро закончил зарядку, умылся и пошел в кухню. Джимка лежал на своей подстилке. Обычно в это время он уже не спал. Я забеспокоился: не заболела ли собака? Я тихонько просвистел первый такт из «Марша Черномора» — наш условный сигнал, и Джимка сразу встал и подошел ко мне, работая хвостом на высшей амплитуде колебаний. Пес был в полном порядке.

Мы с Ленкой напились кофе и пошли на работу: она в свою фундаменталку, а я в «присутствие».

«Присутствием» мы называли третий этаж нашего корпуса, в котором помещается Сектор хронокибернетикп. Там можно потрепаться с ребятами, почитать документы и выслушать нотации Жан-Жака. Работаем мы обычно на первом этаже, в лаборатории точной настройки.

Сегодня у меня на столе лежал отчет электронно-счетной машины — так, ничего особенного: сгущаемость — ноль три, разрежаемость — без особых отклонений. Я быстренько расшифровал отчет, записал показатели в журнал и вышел из-за стола в тот самый момент, когда заявился Жан-Жак. Он благожелательно поздоровался с нами и сказал Горшенину, который развернул перед ним гигантскую простыню синхронизационной таблицы:

— Потом, Виктор, сейчас некогда.

И прошел к себе в кабинет. А следом за ним прошли двое гостей — кажется, французы. К нам в институт вечно приезжало столько иностранных гостей, что мы на них не обращали особого внимания.

Мы с Виктором сбежали на первый этаж, в лабораторию, и занялись входным блоком хронодеклинатора.

Виктор моложе меня на полтора года, но выглядит он, со своей ранней лысиной, куда старше. У нас в институте вообще собралось немало вундеркиндов, но Виктор Горшенин — ученый, что называется, божьей милостью. Он еще в девятом классе средней школы разработал такую систему Времени-Пространства, что только высшие педагогические соображения помешали тогда сходу «приклепать» ему докторскую степень. Теперь-то он уже без пяти минут член-корреспондент.

Мы начали определять дилатацию времени для сегодняшних работ — варианты отношения времени рейса к собственному времени нашего СВП-7. Программировать вручную короткие уравнения для большой ЭСМ не стоило, и мы крутили все на малом интеграторе.

Виктор подавал цифры мне, да так, что я еле поспевал укладывать их в клавиатуру.

— Пореже, старик, — взмолился я. — Не устраивай мотогонок.

— Сто восемь ноль три, — сказал Виктор. — У тебя только в волейболе хорошая реакция. Дельта-шесть — семьсот одиннадцать.

Всегда у него так, у подлеца: все должно крутиться вокруг в бешеном темпе, иначе он работать не может. Наконец, мы закончили настройку блока, запустили его и получили, на мой взгляд, совершенно несусветный результат. Я так и сказал Виктору, но он пренебрег моим замечанием. Он стоял, скрестив на груди руки и наклонив голову так, что его длинный нос лег на отогнутый большой палец. Было ясно, что его гениальная мысль витает в межзвездных областях, и я не стал прерывать ее полета.

Конечно, я знал, о чем он думает.

Когда-то не верили, что удастся победить тяготение. Говорили: «Человек не птица, крыльев не имат». А ведь нам теперь предстояла борьба с самым сильным противником — Временем!

Мы хотим воплотить в действительность задорные слова старинной песни:

Мы покоряем пространство и время,

Мы — молодые хозяева земли.

Только не в отдельности — время и трехмерное пространство — в нем-то мы научились двигаться, — а в комплексе. Двигаться в четырехмерном континууме Времени-Пространства.

Что нам даст победа над пространством? Ну, будем летать в космос на субсветовых скоростях. Не в этом дело. Чем скорее летит корабль, чем быстрее идет время для его экипажа, тем больше времени пройдет на Земле, — вот что ужасно!

Слетаем мы, допустим, в Туманность Андромеды и обратно. Для экипажа пройдет лет шестьдесят. А на Земле — три миллиона лет. Вылезут из звездолета усталые, измученные, старые люди. Их будут жалеть, кормить синтетиками, лечить. Их сведения, добытые с нечеловеческим трудом, вряд ли будут нужны науке того времени…

Понимаете, весь ужас положения в том, что, по Эйнштейну, движущиеся часы всегда отстают. И получается, что «полет в прошлое» противоречит принципу причинности. Он до недавнего времени считался принципиально невозможным.

Но… я не хочу сказать, дескать, после Ньютона — Эйнштейн, а после Эйнштейна — Рыжов и Горшенин. Просто накопилось много предпосылок, а Жан-Жак и Виктор их суммировали.

Так вот, мы и хотим летать во Времени-Пространстве (а не во времени и пространстве) вперед и назад. Чтобы дальние космические рейсы укладывались в разумные сроки и чтобы космонавтов встречали на Земле те же люди, что их провожали. Пусть нам самим не доведется побывать за пределами солнечной системы, но проложить туда дорогу для потомков мы должны.

Довольно человечеству бессильно плыть по Реке Времени!

Наш СВП-7 — Семиканальный Синхронизатор Времени-Пространства — не средство передвижения и не «машина времени», а все вместе. Конечно, это только начало. Ему бы хроноквантовую энергетику помощнее, да хронодеклинатор «поумнее», — была бы еще та машина!

Наш пыл несколько охлаждал Жан-Жак.

— Не заноситесь, — говорил он нам. — Не выскакивайте из плана, нам не под силу объять необъятное.

Может быть, он и прав, но… Нельзя же в конце концов все перекладывать на плечи потомков!

Как-то я восхищался вслух научной эрудицией Ломоносова и Фарадея, а Жан-Жак сказал, что нынешний первокурсник знает больше их вместе взятых. А я возразил: если бы Ломоносов и Фарадей не думали о людях будущего, то у него, Жан-Жака, не было бы легкового автомобиля и ходил бы он в пудреном парике. Он замолчал, вынул расческу и причесался — значит, рассердился…

Виктор отнял большой палец от носа.

— Пошли в «крааль», — сказал он. — Посмотрим на месте.

Ангар, в котором стоял СВП-7, мы обычно называли «стойлом». Виктор терпеть не мог этого слова. Он упорно говорил «крааль».

Мы отсоединили входной блок хронодеклинатора, поставили его на автокар и выехали из лаборатории.

Площадка перед «стойлом» была разрыта: вернее, канава, в которую на прошлой неделе уложили новый кабель, была уже засыпана, но еще не покрыта асфальтом.

Грунт, размокший от ночного дождя, мило прочавкал под колесами автокара.

Вот он, СВП-7, наш белый красавец, наша гордость и божество. Много лет мы бились над ним, и много лет бились до нас, начиная с того момента, когда Козюрин впервые высказал поразительную догадку о связи времени с энергией.