Неизвестная земля (сборник)

— Да и что вообще остается от материи в мире микрообъектов? На какие органы чувств могут действовать микрочастицы, если мы «общаемся» с ними лишь при помощи экспериментальной аппаратуры? — энергично жестикулируя, продолжает развивать свою мысль Корнелий. — Да и не с ее помощью даже, а посредством математического аппарата, то есть с помощью абстрактных математических формул, начертанных на листке бумаги. Разве удивительно после всего этого, что об электроне никто не может сказать ничего определенного? То он частица-корпускула, то волна, и никому не ведомо, когда переходит он из одного состояния в другое. А разве знает кто-нибудь его точные границы? Одни уверяют, что они существуют, другие утверждают, будто электрон «размазан», не локализован. Вы меня понимаете?

— О да, конечно! — поспешно подтверждает отец Никанор.

— И вот, опираясь на все эти противоречия, я решил поставить эксперимент, который неопровержимо доказал бы не только нематериальность микромира, но и подвластность его лишь всевышнему.

Корнелий умолкает, искусно разыгрывая волнение. Молчит и отец Никанор, не зная, что сказать или, может быть, сомневаясь в услышанном. Молчание его длится так долго, что у Корнелия начинают появляться тревожные мысли:

«А не догадался ли попик, что я его дурачу? Хоть и не похож он на очень сообразительного, но черт ведь его знает, этого батюшку с высшим духовным образованием…»

— Наверно, это нелегко вам одному? — произносит, наконец, отец Никанор.

— И не говорите, Никанор Никодимович! — облегченно вздыхает Корнелий. — Весь мой скромный заработок уходит только на это. Но дело не в средствах, а в необходимой аппаратуре. Не могу же я, частное лицо, приобрести ее в научно-исследовательском институте. Конструирую кое-что сам, но в настоящее время нахожусь в тупике — нужны детали, которых самому не сделать.

— А что, если я поговорю об этим с моим духовным начальством? — взволнованно предлагает отец Никанор, так и просияв весь от этой мысли. — Поставлю их в известность о вашей благородной идее и попрошу…

— Нет, нет, отец Никанор! Ради бога, не говорите пока никому! Не вынуждайте меня сожалеть, что я доверился вам…

— О, простите, пожалуйста! Не знал я, что вы к этому так…

— Да, для меня это дело чести. Хочу самостоятельно… И это не прихоть, в этом есть свой смысл.

— Понимаю, понимаю вас. Но позвольте мне лично, уже как частному лицу, хоть чем-нибудь помочь вам.

— Не знаю, право, чем могли бы вы?… — Корнелий хорошо разыгрывает раздумье и, будто осененный внезапной мыслью, произносит: — Вот разве чем: мне представляется возможность через одного иностранного ученого раздобыть за границей необходимую аппаратуру. Но…

— Нужны деньги? — с готовностью отзывается отец Никанор.

Корнелий смущенно молчит, будто не решаясь назвать того, что ему необходимо. Отец Никанор настороженно ждет.

— Нужны иконы, отец Никанор… — произносит он наконец, глядя куда-то в сторону.

— Иконы?

— Да, наши православные иконы, до которых, как вы, наверно, знаете, так охочи иностранцы. А этот ученый — страстный коллекционер русской иконописи…

— Понимаю, понимаю, Корнелий Иванович, — сосредоточенно морщит лоб отец Никанор. — И постараюсь как-нибудь вам помочь, хотя это и не легко. У нас тоже, знаете ли, все заинвентаризовано. А личных у меня одна только божья матерь — подарок моей покойной матушки.

— Да нет, зачем же это! Мне не нужны иконы ни из церкви вашей, ни личные. Но от друга моего Лаврентьева, реставрирующего у вас настенную живопись, известно мне, что есть у вас нечто вроде запасничка…

— Но ведь там иконы, пришедшие почти в полную негодность. На них и ликов-то не разглядеть…

— Но зато, наверно, старинные?

— Да, есть и такие. Некоторые, пожалуй, даже тех же лет, что и шедевры Андрея Рублева и Дионисия.

— Так ведь на это-то они, иностранцы, как раз и падки!

— Ну, если так, то пожалуйста! Буду просто рад хоть чем-нибудь помочь вам в вашем великом замысле.

— Огромное вам спасибо, Никанор Никодимович! Вы и представить себе не можете, как вы меня этим выручили. Тогда разрешите Михаилу Ильичу Лаврентьеву заглянуть в этот запасничек и выбрать там кое-что по своему усмотрению. Он в этом лучше меня разбирается.

— Да ради бога! Пусть хоть сегодня.

…Корпорацию свою Корнелий собирает вечером в тот же день. Коротко сообщив о результатах обработки отца Никанора, он излагает своим коллегам дальнейший план операции «Иисус Христос».

— Вы гений, шеф! — не выдержав, восторженно восклицает Колокольчиков. — Давно уже пора кардинально решить вопрос с иконами. Противно ведь иметь дело с разными старушками. И вы очень правильно…

— Не создавайте культа моей личности, Вася, — с показным смущением прерывает Колокольчикова Корнелий. — Вы же знаете, я этого не люблю. А от старушек мы теперь действительно избавимся. Они жадные и даром ничего бы нам не дали, а батюшка проявил бескорыстие. Надеется, наверное, что ему зачтется это господом богом на том свете.

Когда все детали дальнейших действий окончательно уточняются, Корнелий отпускает своих коллег, попросив Вадима Маврина задержаться.

— Опять я сделал что-нибудь не так? — робко спрашивает Вадим.

— А это мы сейчас выясним, — таинственно усмехается Корнелий. — Сбегай-ка сначала на кухню за коньяком.

Все еще не понимая, в чем он проштрафился, Вадим уходит на кухню, а когда Корнелий разливает коньяк в рюмки, произносит жалобным голосом:

— Плохо разве я обструкцию на твоей лекции учинил?

— Кто говорит, что плохо? Отлично сработал! Я даже не ожидал от тебя такого.

— Так в чем же дело тогда?

— Давай выпьем сначала.

— А за что? Под каким девизом? Не будем же мы пьянствовать безыдейно?

— Ты меня радуешь, Вадька! — смеется Корнелий. — Прямо-таки на глазах растешь. А выпьем мы за твои успехи у Вари.

— Это можно, — расплывается в широкой улыбке Вадим. — За это я с удовольствием.

Они чокаются и выпивают.

— А что за чувства у тебя к ней? — продолжает Корнелий свой не очень понятный Вадиму допрос.

— Сам видел, какая девушка! Нравится она мне…

— И только? А может быть, любовь?

— Ну, этого я еще не знаю. Этого со мной еще ни разу не случалось.

— А она как же? Чем тебе отвечает?

— Этого, прямо тебе скажу, тоже не знаю. Вроде нравлюсь я ей… А может быть, только перевоспитать хочет.

— А почему решил, что нравишься?

— Я всем девкам нравлюсь, — самодовольно усмехается Вадим.

— Ну, это, милый мой, не довод. По аналогии, стало быть?

— Другим-то точно знаю, что нравлюсь, а ей по правде сказать — не уверен. Загадочные они, как кошки, эти образованные женщины, — сокрушенно вздыхает Вадим.

— Почему же, как кошки?

— Статью о них, о кошках, в журнале одном прочел.

— Это ты так свой культурный уровень повышаешь?

— Так ведь все остальное в журнале том неинтересно было. Скукота одна… А ты чего про Варю все у меня выпытываешь?

— Будь с ней, Вадим, поделикатнее, — будто не расслышав его вопроса, необычно серьезным голосом произносит Корнелий. — Постарайся действительно ей понравиться. Она племянница одного очень крупного ученого и очень может нам пригодиться. И читай побольше.

— Нет уж, от этого ты меня уволь! Что-нибудь одно: или за Варей ухаживать, или культурный уровень повышать. У меня на оба дела интеллекта не хватит.

— Ох, Вадька, Вадька, — смеется Корнелий, — интеллекта у тебя действительно кот наплакал. Ты и так в нашей корпорации в основном на силовых операциях. Ну, давай еще по рюмке и ступай домой.