Истинная история Дюны

Без сомнений, важнейшей задачей эмира являлась организация защиты от преследований имперской, то есть харконненской, администрации. Но и здесь все было не так просто.

Как один из крупнейших руководителей фрименского вооруженного сопротивления, а также главарь архипреступного контрабандного бизнеса, Стилгар, разумеется, считался у администрации врагом номер один и являлся основной мишенью харконненских спецслужб. Покушения на него исчислялись десятками – Абу Резуни взрывали, травили, обстреливали, подставляли под всевозможные катастрофы, снова взрывали – но, видимо, эмир был угоден небу, поскольку ни разу дело не заходило дальше синяков и ссадин. Но с годами эта смертоубийственная активность таинственным образом сошла на нет. Административные головы в Арракине крепко призадумались. Для начала Стилгар понравился им тем, что показал себя противником спайсового терроризма – он не терпел в своих владениях ни доморощенных, ни заезжих шахидских бомбистов, а также их баз, и столица Дюны, этот шумный, разноязыкий, не ведающий контроля проходной двор, впервые за долгие годы вздохнул свободнее. Не менее жестко и решительно Стилгар освободил спайсовые поля Магриба от «диких» контрабандистов и ввел твердые квоты на добычу, так что утечка меланжа наконец-то вошла хоть в какие-то, поддающиеся учету границы. При Стилгаре поутихла братоубийственная межродовая рознь, прежде щедро заливавшая кровью камень и песок и грозившая военным хаосом всему пустынному миропорядку. Так год за годом постепенно выяснялось, что, несмотря на нелегальность положения, Абу Резуни правит мудро и осмотрительно, придерживаясь в политике золотой середины. Он поборник веры отцов, но не безумный фанатик, он патриот своего народа, но не оголтелый экстремист – эмир всегда умеет остудить чересчур горячие головы и не допустить карательных акций со стороны федеральных властей, он знает цену спайсу, но хорошо понимает, когда надо умерить свои и чужие аппетиты. Словом, он разумный и предсказуемый правитель, с которым вполне можно договариваться на почве взаимных компромиссов.

Молва рисует Харконненов черным по черному, безжалостными вероломными злодеями, жестокими гонителями фрименов. Это слишком примитивная и однобокая трактовка. Имперских менеджеров интересовала лишь прибыль от продажи спайса, и постольку-поскольку аборигены не путали Харконненам карт в их замысловатой политико-экономической игре, те были готовы закрывать глаза на многие фрименские шалости. Поэтому даже самому предубежденному болвану-управляющему было ясно: приди на место Стилгара кто-то другой – радикал, фундаменталист, да просто новый человек, – и грянет такой беспредел, от которого никому лучше не станет. А посему Абу Резуни достаточно свободно наезжал в Хайдарабад, где у него был прекрасный дом и семья, вел переговоры с властями и сторонниками, беспрепятственно бывал за пределами Дюны, и его деятельность как эмира со временем приобретала все большую законность. Наследственный владыка этих земель, прирожденный властитель, Стилгар сумел удержать влияние и могущество даже в такой противоестественной, криминальной ситуации.

При этом всем присутствовал один аспект, о котором волей-неволей надо упомянуть. Император на контрабанду спайса взирал весьма равнодушно, полагая ее сугубо местной проблемой и нехотя пеняя барону Владимиру на нерадивость. Это понятно и логично – императорские доходы начислялись уже из прибылей СНОАМ, куда стекался весь спайс – как лицензионный, так и ворованный. Убытки несли одни Харконнены, но им по особой статье бюджета выделялись средства на борьбу с незаконным оборотом, то есть на войну с фрименами, и были эти средства весьма значительными. Барон всегда умел найти им достойное применение. Война – поскольку все спишет – предприятие очень выгодное, и поэтому, по негласному мнению Дома Харконненов, если бы фрименов не было, то их стоило выдумать.

К слову сказать, далеко не вся пустыня считала Харконненов заклятыми врагами. На юге, между Бангалуром и Джайпуром, где барон под видом борьбы с незаконным оборотом скупал для себя нелегальные партии спайса, местные жители (которые тоже называли себя фрименами, но на другом языке) почитали Харконненов как родных отцов, а Фейда-Рауту, которого половина Северного Рифта была готова пристрелить как бешеного шакала, бангалурские кланы со всей торжественностью принимали в свои члены, сыновья и братья, а их главы мечтали выдать за него дочерей.

Искушенному в политике Стилгару не надо было объяснять, каких беспокойных гостей послал ему случай. Шутка ли – родня императора, вдова и сын только что погибшего губернатора Дюны! Такое шило не утаишь ни в каком каменном мешке никакого арракинского каньона. С одной стороны, это очень сильная карта в руках эмира, с другой стороны – величайшая опасность: ну как Шаддам прикажет Харконненам перевернуть каждый камешек, но разыскать опальную чету? Это уже пахнет полномасштабной войной.

Но Стилгару повезло. О реакции императора (тайны, естественно, сохранить не удалось) мы знаем, как ни странно, из протоколов антиимператорского заговора, хранящихся в архивах ландсраата (об этих примечательных документах у нас еще речь впереди): верный решению замять скандальную арракинскую историю, не делающую чести Дому Коррино, Шаддам не стал затевать ни разбирательств, ни облав, а сочтя Дюну весьма подходящим местом ссылки, неофициальным указом всемилостивейше повелел Джессике и Полу не показываться где либо еще, если они не желают кончить дни в казематах Салузы Секундус. Срок заключения не оговаривался.

Так для Пола Атридеса и его матушки захлопнулись космические врата, и, превратившись сначала из хозяев Дюны в беглецов, они спустились еще на одну ступеньку ниже и стали узниками. Здесь, однако, берет начало беззастенчивая подтасовка дат, перещеголявшая даже официальную версию. Имперские историки нигде не отрицают того, что так называемая арракинская революция, отменившая опалу для Атридеса и отправившая в изгнание самого Шаддама, произошла в двести первом году. Формально с этим никто не спорит, но контрабандой (воистину, Дюна – планета контрабанды), в беллетристике и сценариях, посвященных Арракису, вдруг появляется девяносто третий год, как дата смерти престарелого барона Харконнена, убитого как раз во время революции. Получается, что на покорение Дюны (которая, напомним, умещается у наших писателей между Арракином и Хайдарабадом) у Пола ушло менее двух лет – слишком малый срок, чтобы безвестному чужеземному парнишке стать богом и повелителем вольного неукротимого народа. Вот уж действительно – пришел, увидел, победил. Впрочем, это легко понять: какой же автор сериала, или просто книги или фильма допустит девятилетнюю паузу в событиях, и какой же читатель или зритель это выдержит! Что же с того, что царствование бедолаги Шаддама подсократили чуть не на восемь лет, зато стало намного интересней – семнадцатилетний юнец (напомню, что возраст Пола тоже изрядно убавлен) одним махом взлетает на трон, а двухлетняя девочка, не моргнув глазом, убивает дедушку-злодея.

Нет, друзья мои, долгих девять лет провел будущий император Муад’Диб среди скал и песков Дюны. Как он жил эти годы? Свидетельств сохранилось крайне мало, ведь он сам, придя к власти, старательно уничтожил большинство документов, относящихся к дореволюционному периоду. Все же некоторое представление составить себе можно. Пол учит язык, работает у Стилгара инструктором по рукопашному бою – что бы ни говорили про Атридеса, спортивных достоинств у него никто не отнимет; он участвует во фрименских вылазках – благо, никаких заметных конфликтов в это время не происходит; он с великим трудом овладевает искусством езды на песчаном черве, и в конце концов натурализуется среди фрименов, женившись на Чани Кайнз – дочери погибшего Льета Кайнза и внучке печально знаменитого Пардота.

Примерно к девяносто шестому году относится одна из немногих видеозаписей Пола того периода – любительская, но хорошего качества; ценность ее в том, что она сделана до того, как за будущего императора взялись стилисты и имиджмейкеры – неофициальные съемки Атридеса-младшего, как и старшего, большая редкость. Муад’Диб заснят во время разгрузки какого-то контейнера, у входа в пещеру; на герцоге камуфлированный стилсьют, похожий на военный комбинезон со множеством складок, Пол закрывается от яркого солнца и смеется. Первое, что приходит в голову – человек на экране безусловно молод, но ему никак не меньше тридцати, так что все россказни про семнадцатилетнего Лисан аль-Гаиба – полнейший вздор. Второе – Пол Муад’Диб был не просто красив, но еще и чрезвычайно фотогеничен, привлекательность не изменяла ему ни в каких ракурсах. Впрочем, красота, как известно, суть неизреченна, а что мы видим из того, что изреченно? Роскошная грива спутанных смоляных волос. Явно выраженные надбровные дуги и широкие густые брови. Классического разреза по-фрименски серо-голубые глаза. Подбородок, который можно было бы назвать массивным, не будь он таким длинным, по форме удивительно напоминающим молоток. Но самая любопытная оказия произошла с носом: нос, как и положено Атридесу, хищно-прямой, с едва-едва уловимой фамильной горбинкой, зато кончик его совершенно по-харконненски стесан! То же и рот: складки у резко очерченных губ сразу наводят на мысль о львиной пасти барона Владимира.