Eozoon (Заря жизни)

Я и советовал бы вам это сделать. Мистер Уоллес был бы крайне счастлив встрече с вами…

— Да? — безразлично спросил ван ден Вайден и нахмурил свои брови.

Положительно, пастору сегодня не везло. Никто из его собеседников не был настроен на шутки.

— Послушайте-ка, любезнейший, — сказал старый джентльмен. — Откровенно говоря, мне не только не понятны, но и крайне подозрительны те совершенно неприличествующие вашему сану интриги, которые вы начали плести вокруг поисков моей дочери. Вы, — это совершенно ясно для меня, — чините всевозможные препятствия всяким попыткам, идущим в этом направлении. Одно время вы поприутихли, как будто. Сейчас, когда я снова обретаю надежду найти свою дочь, ибо я не могу предположить, чтобы Скотланд-Ярд взялся за это дело без всяких на то оснований, когда к нам, сюда, на Суматру, является лицо, коему эти поиски поручены, — вы снова принимаетесь за старое, и ваши первые же шаги в этом направлении довольно явно обнаруживаются в возмутительном желании поссорить меня с мистером Уоллесом. Может быть, вы не откажете дать мне краткий, но исчерпывающий ответ по этому поводу?

— Да простит вам Господь ваши злые слова, сэр! — почти томно сказал пастор Берман с опечаленным видом несправедливо обиженного человека.

Но, если мистер Уоллес всегда умел вовремя вспомнить, что он англичанин, то ван ден Вайден, горячая необузданность и дерзкая независимость которого были хорошо всем известны, был совершенно лишен сдержанности.

— Вот что я вам доложу, мой дражайший, — сказал он довольно тихо, ударив однако при этом о стол крепким и жилистым кулаком. — Приберегите-ка лучше ваш мармеладный тон для воскресной проповеди, а мне потрудитесь ответить человеческим языком на этот документ!

С этими словами ван ден Вайден вытащил из кармана сложенный вчетверо лист почтовой бумаги и без всякой церемонии сунул его прямо в нос отступившему на шаг пастору.

Миссионер взял в руки документ и, стараясь скрыть свой гнев и волнение, молча и не торопясь, усевшись в свое глубокое кресло, развернул бумагу и принялся за чтение.

Ван ден Вайден и фон Альсинг уселись против него, и на веранде воцарилась на время полная тишина, прерываемая лишь назойливым жужжанием больших зеленых мух, отливавших всеми цветами перламутра на ослепительных лучах почти до зенита поднявшегося солнца.

В то время как Ван-ден-Вайден не спускал с читающего глаз, фон-Альсинг, глубоко затягиваясь сигарой, что-то насмешливо мурлыкал себе под нос.

Документ, с которым знакомился пастор Берман, оказался письмом мистера Уоллеса к Яну ван ден Вайдену.

Вот что прочел пастор, стараясь сохранить полное спокойствие на своем гладко выбритом и начинавшем уже жиреть лице:

Глубокоуважаемый сэр!

Я отлично понимаю, что выбранный мной способ знакомства с вами у нас, на континенте, самым невзыскательным человеком с полным основанием мог бы быть отнесен к разряду, по меньшей мере, поступков неприличных и недостойных джентльмена.

Но здесь, сэр, на островах, учитывая некоторые обстоятельства, оглашать которые я не могу, дело обстоит несколько иначе, и я надеюсь, вы извините меня, что, находясь от вас всего в нескольких часах езды, я вынужден познакомиться с вами не лично, а посредством настоящего письма.

Меня зовут, сэр, Стефеном Уоллесом, а мое социальное положение — старший агент Скотланд-Ярда, начальник отделения по особо важным преступления.

Цель моего приезда на Суматру — поиски вашей дочери мисс ван ден Вайден, гибель которой я позволяю себе поставить под некоторое сомнение, несмотря на почти десятилетнюю давность ее таинственного исчезновения.

Если вы, сэр, доверяете мне (конечно, не мне лично, мистеру Уоллесу, которого вы не знаете, а мне — старшему агенту Скотланд-Ярда) в достаточной степени, чтобы выполнить некоторые мои требования, то потрудитесь их прочесть и запомнить.

Вот они:

1. Временно, хотя бы в продолжении моей экспедиции в глубь офирских лесов, прекратить охоту на человекообразных обезьян.

2. Ни в коем случае не пытаться со мною видеться.

3. Явиться на приглашение пастора Бермана посетить его девятого числа с/м. в десять часов утра, которое, по всей вероятности, вы получите ровно на пятнадцать минут позже указанного срока.

4 Твердо помнить, что кроме приветствий, я, Стефен Уоллес, никогда никаких поручений через упомянутого пастора Бермана вам не передавал и передавать не буду.

Это все, сэр. Возможно, что настанет время, когда я сам попрошу вас о личном свидании, пока же оно совершенно излишне.

Прошу вас твердо верить, что только в выполнении, самом строгом и безоговорочном, выставленных мною требований — верный залог успеха предпринятых мною, по поручению Скотланд-Ярда, поисков.

Остаюсь, сэр, с глубочайшим почтением и преданностью.

Стефен Уоллес.

P.S. Если вы найдете нужным, то письмо это можете показать господину пастору Берману.

Пастор Берман дочитал письмо, аккуратно сложил его так, как оно было сложено раньше, и, подавая его ван ден Вайдену, сумел подавить в себе охватившее его волнение и злобу настолько, что сказал с полным спокойствием и достоинством в голосе:

— Любопытный документик, великолепно характеризующий зазнавшегося английского негодяя и авантюриста. Неужели, любезный друг, вы серьезно требуете от меня объяснений по поводу этих инсинуаций?

Пастор Берман вскинул на ван ден Вайдена свои заплывшие жиром глаза и еще раз воскликнул:

— Ведь это же настоящий шантаж! Я не понимаю, чего хочет этот молодчик и зачем он стремится выставить меня перед вами в таком свете. Он просил меня написать вам приглашение, что я и сделал. Впрочем, я предпочту молчать, ибо убежден, что вы требовали от меня объяснений по поводу этой провокации не серьезно, дорогой друг!

— Ван ден Вайден никогда ничего несерьезного не делает, — нахмурил брови старик. — Я не думаю, чтобы мистер Уоллес позволил себе по отношению ко мне что-нибудь несоответствующее действительности. Вами же я бывал уже не раз околпачен.

— Что же! — прервал пастор Берман не стесняющегося в своих выражениях ван ден Вайдена. — В таком случае, вы разрешите сообщить вам, что с настоящей минуты моя роль гостеприимного хозяина по отношению к вам окончена!

— Виноват, пастор, — вмешался в разговор фон Альсинг, не давая возможности ван ден Вайдену, за дальнейшее поведение которого он начинал уже беспокоиться, ответить на последнюю фразу миссионера, — бросьте ваши вечные пререкания друг с другом и объясните-ка мне лучше, почему в ближайшей деревне такое необычайное волнение?

Пастор Берман, не учуяв расставляемой ему снова ловушки и решив, что фон Альсинг хочет своим не относящимся к делу вопросом просто спасти создавшееся положение, ответил охотно и любезно:

— Эти дикари, сколько я им ни говорил о мерзости их поведения, продолжают праздновать каждый раз наступление половой зрелости у своих девушек.

Фон Альсинг позвал своего слугу, занятого вместе с Меланкубу у лошадей:

— Пит, пойди сюда!

Рослый ачинец, красивый, мускулистый, с открытым мужественным лицом, в венах которого текла чистая индусская кровь, упруго пружиня мышцы своих великолепных ног, поднялся на веранду и, не доходя нескольких шагов до своего господина, почтительно остановился и, прикладывая протянутую вперед руку к земле, спросил на ачинском наречии:

— Господин звал своего слугу?

— Да, Пит. Скажи мне, милый друг, просил ли я тебя сегодня, когда мы проезжали деревню баттов, узнать о причинах их необычайного волнения?

— Господин просил своего слугу об этом и слуга господина тотчас же использовал его приказание.

— Какой ответ ты передал мне, Пит?

— Батты очень волновались, когда говорили с твоим слугой, господин. Батты сказали Питу, что великий белый помощник Бога приезжал к баттам и сказал баттам, что приехал белый англез, который отправляется в леса Пазаменга убивать всех священных обезьян. Батты хотели убить англеза, но англез их больно и сильно бил, и они не посмели этого сделать. У англеза было много смертей на себе. На поясе и за спиной. А потом батты испугались ньявонгов, слуг англеза, — охотников за черепами.