Дэви

Голоса из книг Былых Времен говорят мне и о гораздо более древних временах, тех миллионах столетий, прошедших с начала вспышки, каковой является человеческая история по сравнению с историей мира. Говоря даже о маленьком периоде времени, вроде тысячелетия, я вряд ли могу постичь то, что имею в виду, но, если уж на то пошло, знаю ли я, что имею в виду под минутой? Да, это — вроде часть вечности, часть, за которую сердце спящей Ники сделает около шестидесяти пяти ударов — если я не касаюсь ее или во сне она не вспоминает обо мне…

Начав с четырнадцатого дня рождения, я принял на себя ответственность еще за одно время, за глубоко скрытые мои прежние годы, за возраст, который никто достаточно хорошо не помнит. Однажды, забравшись не туда, я увидел нижнюю сторону длинного темного стола, себя, окруженного лесом одетых в черное ног и больших ступней в сандалиях, и меня окутал запах немытых тел — и там, в темном углу, висел паук и ткал свою паутину, встревоженный то ли моим вторжением, то ли стуком тарелок, то ли бормотанием и пустой болтовней наверху…

Ники — моя ровесница, ей двадцать восемь, и она беременна в первый раз за всю ту пору, что мы наслаждаемся друг другом. (А что представляет собой время для человечка в ее лоне, который живет во времени, но еще не знает об этом?) Она сказала мне прошлой ночью, когда удостоверилась. Сидя в противоположном от меня углу каюты и глядя в огонь свечи, которую держала в руке, Ники сказала:

— Дэви, а если это мут?

Чувствуя, как во мне просыпается злость, я откликнулся: — Мы не взяли с собой в эту страну законы, написанные священниками.

Она взглянула на меня, Миранда Николетта, в недавнем прошлом леди из Нуина, и я испугался — мне не стоило говорить «эту страну» так бездумно, ибо Ники, естественно, помнит и любит свою родину, и она разделяла мечты своего кузена Диона о будущем отечества. Но потом она улыбнулась, поставила свечу, подошла ко мне, и мы были так близки, как были близки всегда — то есть, учитывая закоренелое одиночество человеческого «я», до чрезвычайности близко. Любовь — это край, где возможно узнавание. Движения Ники, когда она хочет спать, напоминают мне колыхание выросшей травы под ветром — гибкость без хрупкости, податливость без поражения, возвращение к индивидуальности, когда неодолимый ветер умчался…

Капитан Барр всегда называет ее «Домина», потому что это кажется ему естественным даже здесь, где старые формальности больше не имеют никакой силы. Раньше, в Нуине, когда он получил рыцарство, он мог обращаться к ней «Миранда» и даже «Ники», если уж на то пошло, но он родился свободным, а признание пришло к нему поздно — только после того, как Дион стал Регентом и начал искать людей с мозгами и характером, чтобы заменить орду из семнадцати кузенов, профессиональных соглашателей, которые рванулись на государственные посты при слабоумном дяде Диона Моргане III. Уважение к высшей знати в крови у капитана Барра, и в данном случае оно не кажется нелепым, принимая во внимание ту бездну достоинства, которую моя кокетка в любой момент может напустить на себя. Кстати, давайте-ка объяснимся насчет Сен-Клеров-Левисонов. Это означает, что имя ее папы было Сен-Клер, а мамы — Левисон, что оба они были из знати — как она склонна говорить, «шишка на шишке», странное выражение… Если бы сенатор Джон Амадеус Лоусон Марчетт Сен-Клер, Трибун Конфедерации и Рыцарь Ордена Массасуа, женился на женщине незнатного происхождении (правда, я никак не могу вообразить, чтобы этот франт оказался способен на подобное), фамилия Ники была бы просто Сен-Клер.

Де Мога же — фамилия в большей степени воображаемая, как седьмой раунд в первую брачную ночь. Просто, когда я приобрел некоторый вес в Нуине, Дион счел, что мне необходимо более пышное прозвище, для удобства общества. Сломав себе голову, я не нашел ничего лучшего, чем Уилберфорс, и попросил Диона помочь мне, и он предложил де Мога. Оно ко мне и приклеилось. Видели бы вы, с каким облегчением Нижние Классы стирали мое белье и прочее, когда ко мне прилепили это прозвище! А ведь прежде все было совершенно иначе: нигде нет таких безнадежных снобов, как среди бедняков. И с тех пор как, в соответствии с нашими желаниями (но не с желаниями Нуина), мы с Ники честь по чести поженились, она называет себя де Мога, и ничего с этим не поделаешь. Она заявляет, что у меня есть врожденное благородство, которое остается очевидным, даже когда я снимаю одежду, и так очаровала меня, что я, разумеется, соглашаюсь.

— Даже если включен свет? — говорю я.

— Даже если выключен, — говорит она.

Вообще-то, люди в Нуине отлично выговаривают «ч», но нередко просто этим не заморативаются.

А теперь я предполагаю, что вы захотите, дабы я объяснил, почему Нуин называется Конфедерацией, хотя на самом деле управляется монархом, прячущимся за слово «Президент», и Сенатом с двумя левыми ногами, и все это продолжается уже двести лет…

Так вот: я не знаю.

Этим утром мне пришлось разбудить Ники объятием и рассказать ей о множественности времен. Она немного послушала, потом накрыла мой рот ладошкой:

— Минуточку, мой фавн, моя умная головушка, сладкий мой, называемый так потому, что слишком мало времени для столь длинного и слишком эротического слова, как «возлюбленный»… — она перевела дыхание. — Так вот, мой единственный и бесценный искатель неприятностей, перед тем, как обсуждать столь сложный вопрос, не следует ли нам побороться немного… и не беспокойся за малыша… чтобы решить, кто пойдет на камбуз и притащит нам завтрак в пос…

Я начал бороться сразу. И победил. Наверное, Ники — единственная женщина, которая одинаково чудесна в этом и утром, и вечером. Так что в конце концов ей пришлось сходить за завтраком, а вернулась она вместе с Дионом.

Не то чтобы ей самой было не донести галеты и немножко мяса, но мне было приятно видеть, что она нагрузила Диона чайником и кувшином с клюквенным соком — мы все должны пить его по приказу капитана Барра. У нас есть и другие противоцинготные средства — квашеная капуста, например, — с этой радостью нам приходится мужественно бороться в обед и в ужин. Я почтительно остался в постели, Ники залезла обратно ко мне под одеяло, так что недавнему Регенту Нуина оставалось лишь угнездить свою высокородную задницу прямо на полу или на прикрученном к полу стульчике, на котором валялись кое-какие тряпки для Ники. В любом случае, это сиденье было слишком низким для длинных ног Диона.

— Жалкие лентяи! — сказал он. — Я вот с рассвета рыбачил, несчастный трудяга.

— Это ничего, — сказал я. — Я вообще думал.

— Ну и как, наловили чего-нибудь — вы оба?

— Нет, Миранда, — сказал Дион. — Только привязал леску и пошел назад, спать. Мистер Вилбрэм смотрел на меня, и это мешало. Ненавижу, когда осел смотрит мне через плечо.

Я тут же разболтал насчет множественности времен в рассказе.

— Прямое повествование — это главное, — сказал Дион.

— Рассказ о нашем плавании, — заметила Ники, — явно самый лучший, потому что я уже попала в него. А в основной линии меня не будет до тех пор, пока он не доберется до своего восемнадцатилетия.

Дион задумчиво и рассеянно пробурчал что-то. Ему сорок три; наша проверенная дружба может стать мостиком через пропасть, разделяющую наше полностью различное происхождение и воспитание. Но насчет пропасти в возрасте не уверен — откуда мне знать, как выглядит мир для человека, прожившего на пятнадцать лет дольше, чем я? Смуглость его кожи в Нуине была знаком отличия. Морган I, Морган Великий, заваривший огромный котел истории двести лет назад, по слухам, был смуглым, как орех. У Ники желто-коричневая кожа с розовым румянцем. Мне ни разу не довелось увидеть в Нуине аристократа, столь светлого, как я, хотя некоторые приближаются к этому — Принцесса Ханниса, например, была вызывающе огненно-рыжей. Если бы я немного лучше понял древние книги — или хотя бы чуть больше этих книг пережило святые сожжения, — думаю, я смог бы найти в современных людях признаки различных рас Былых Времен. Впрочем, пустое занятие, по-моему…