Феникс

Я просила дочку недолго задерживаться под водой — за нами следило много глаз, и всякий раз поднималась паника, когда её не было дольше минуты. Но Айка очень любила нырять, доставляя тем самым немало хлопот окружающим.

Позже мы стали выбирать для отдыха немноголюдные села, где-нибудь на отшибе, вдали от людей. Битком набитые праздными курортниками городские пляжи навевали грустные мысли о родителях Айки, которые, возможно, сейчас беспечно загорают или катаются на катерах. Нет, я не сетовала на судьбу за обделенность житейскими благами — в конце-концов, сама избрала такой образ жизни и всегда могла порвать с этим. Но как бы я потом жила?

Не сразу решилась отдать девочку в школу — она могла ведь учиться и заочно. Мне хотелось, чтобы Айка не боялась людей, даже если они обидят её словом или взглядом. С детьми она ладила, и по пути в школу за ней всегда заходили, чтобы отвезти на коляске.

Не скажу, что школьные годы были для неё беспечными. Хотя её уважали и любили, все равно находился сорванец, который бросал вслед ранящие реплики.

Я подозревала, что Айка сумела придумать для себя свой собственный мир. Нет, она не уединялась от окружающих, активно участвовала в школьных делах, ей поручали выпускать стенгазету и заниматься с отстающими. Но всякий раз, когда кто-либо остро напоминал о том, что она не такая, как все, девочка отгораживалась невидимой стеной. Эта стена была без шипов и колючек, однако мало кому удавалось проникнуть сквозь неё. С другой стороны, я радовалась тому, что дочь создавала внутреннюю защиту от ударов, но в то же время опасалась, как бы однажды она не замкнулась в своей скорлупе.

Когда Айка перешла в шестой класс, я заметила, что ученики относятся к ней по-разному: кто жадно ловил каждое её слово, кто откровенно выражал свою снисходительность и даже некоторое презрение к её бездвижному существованию. Находились и такие, кто терпеть её не мог за то, что она как бы нарушала школьную гармонию, а поскольку была остра на язычок, то, конечно, врагов приобретала довольно легко. И все же многие её любили — при всем своём несчастье она не была злой. Вспоминая дни собственной болезни, я представляла, какие ежедневные психологические перегрузки приходится ей переносить. Хотя она и умела маскировать своё настроение, я научилась распознавать его по едва заметным признакам: внезапно мелькнувшей в глазах тени, мимолётной задумчивости или недетской складке у губ. Бывали часы, когда Айка будто выпадала из реальности: могла держать в руках книгу, но взгляд её блуждал где-то мимо страниц. В такие минуты я не окликала её — казалось, сделай это, и она сорвётся с какого-то невидимого карниза. Где, в каких мирах бродило её воображение?

К концу шестого класса её подружки заметно повзрослели, вытянулись, и кое-кто уже дружил с мальчиками. Однажды я увидела, как Айка внимательно разглядывает своё отражение в створке открытого окна. Она сидела на кровати и, одёргивая маечку на уже слегка заметной груди, поворачивалась в профиль перед оконным зеркалом. Что-то ёкнуло во мне, и я поспешила тихо прикрыть дверь. Айка была неплохо сложена, не составляло труда представить её на ногах.

А знаешь, что испытывает мать больного ребёнка, глядя на здоровых его сверстников? Я прошла и сквозь это. Когда же умерла моя мама — Айке исполнилось четырнадцать, — ко мне стал свататься один отставник, но я дала себе слово, что посвящу жизнь дочери…

Ошибаются те, кто считает, что к несчастью привыкают. Я шила Айке выпускное платье и горько думала о том, как бы сложилось все по-иному, будь Айка здоровой.

В зале её посадили в первом ряду, с краю, чтобы удобней было вручить аттестат зрелости. На ней было скромное платье из голубого шелка, которое очень шло к её светлым волосам. Скажу без преувеличения, она была одной из красивейших выпускниц, и это обстоятельство ещё сильнее подчёркивало драматизм её положения.

Я тайком наблюдала за ней. Мне казалось, что она слегка растеряна от обилия людей, музыки. И все-таки праздник отражался в её глазах не сумрачной тенью, а, если можно так сказать, грустным весельем. Она искренне любовалась одноклассниками, и лицо её пылало так, как если бы она тоже танцевала с этими разнаряженными девочками и мальчиками. Неожиданно к Айке подошёл парень лет двадцати, из гостей, и пригласил на танец. Я уловила, как напряглось её лицо, дрогнули губы и на шее выступили розовые пятна. К парню подбежал одноклассник Айки, схватил его за руку и оттащил в сторону. Однако поздно — вечер был испорчен.

Айка собиралась поступать на исторический факультет и сожалела, что нет футурологического: она мечтала научиться видеть сквозь годы. Но узнав, что в Интернополе разработана новая методика лечения последствий «БД», мы пока думали только об этом.

Через несколько дней лечащий врач Айки, пожилая, вечно сонная женщина с голубиными глазами, сообщила, что пришёл ответ на запрос о родителях девочки.

Я смутилась. «По-моему, — сказала я, — такой ответ давно получен».

— Нам нужно было кое-что уточнить, и вот что выяснилось.

Врач с каким-то нездоровым интересом взглянула на меня, отчего стало не по себе.

— Я нарушаю юридическую тайну, но хочу сказать нечто для вас любопытное. Дело в том, что Айка — дочь известного врача по «БД». Так что теперь у неё есть возможность находиться непосредственно под его наблюдением и не где-нибудь, а в центре изучения последствии вируса, в Интернополе.

— Но, может, я не захочу этого, — почему-то возразила я.

— Захотите. Это же дочь самого крупного в этой области специалиста.

И знаешь, чью фамилию я услышала?

Теперь, мой дорогой, ты понял, зачем я так подробно рассказала тебе эту историю?