Тигр. Тигр!

И все это было заметно только при взгляде искоса, краем глаза. Если смотреть прямо, все выглядело правильно — хорошие пропорции, изящные контуры, великолепная цветовая гамма. Но в то же время…

Он пожал плечами и решил, что следует попрактиковаться в рисунке. Не было сомнений, что в его работу вкралась некая досадная ошибка.

Финчли подошел к небольшому ручью, сгреб с его берега большой ком красной глины, размыл его и разгладил. Слегка подсушив этот ком на солнце, он вылепил из него постамент и принялся за основную работу. Опытными уверенными пальцами он сотворил большого пушистого кролика. Кролик с великолепно сформированными телом, лапами и головой словно присел на камне, готовясь к прыжку. Финчли любовно улыбнулся своей работе, к нему наконец-то вернулась уверенность в собственных силах. Пристукнув пальцем по округлой голове, он скомандовал:

— Живи, дружище.

После секундного промедления, когда в глиняное тельце вливалась жизнь, кролик выгнул спину и попытался прыгнуть. Он кое-как добрался до края пьедестала, мокрой тряпкой перевесился через край, шлепнулся на землю и поковылял прочь, издавая по пути негромкое, режущее ухо ворчание. Отойдя шагов на десять, он оглянулся на Финчли, и на морде его отражалась явная, неприкрытая неприязнь. Улыбка сползла с лица Финчли, словно стертая школьной резинкой. Он нахмурился, немного подумал, а затем наскреб второй ком глины и положил его на пьедестал. Час с лишним он без устали работал, лепя изящного ирландского сеттера, а под конец пристукнул его по голове и начал все ту же фразу:

— Живи…

Собака тут же рухнула и обмякла. Затем она беспомощно заскулила и поднялась на трясущиеся ноги, похожая на огромного паука, глаза ее расширились и остекленели. Доковыляв до края пьедестала, она спрыгнула вниз и случайно ударилась о ногу Финчли. Раздалось низкое злобное рычание, и в лодыжку Финчли вонзились острые клыки; тот с криком отпрыгнул и в ярости шарахнул собаку ногой. Прискуливая и воя, сеттер неуклюже, как покалеченное чудовище, побежал через луг.

Финчли с удвоенной решимостью вернулся к работе. Он лепил зверя за зверем и всех их наделял жизнью, и все они — горилла, мартышка, лисица, куница, крыса, ящерица и жаба, разнообразные птицы и рыбы — получались гротескными чудищами, еле способными плавать, ковылять и трепыхаться. Под конец Финчли выдохся и окончательное перестал что-либо понимать. Он присел на пьедестал и начал всхлипывать, машинально разминая пальцами очередной ком красноватой глины.

Ведь я все-таки художник, думал он, почему же все выходит так скверно? Что превращает мои создания в этот чудовищный парад уродов? Его пальцы машинально работали, и под ними постепенно вырисовывалась человеческая голова.

В прошлой моей жизни, думал он, мое искусство высоко ценилось. Не могли же все сразу сойти с ума. Они покупали мои работы по самым разным причинам, но главная из причин состояла в том, что работы эти были прекрасны.

Только теперь Финчли заметил ком глины, над которым трудились его пальцы. Этот ком уже начинал походить на женскую голову. Финчли присмотрелся к ней повнимательней и впервые за много часов улыбнулся.

— Ну конечно же! — воскликнул он. — Я в жизни не занимался анимализмом. С фигурою человека все пойдет несравненно лучше.

Не теряя времени, он слепил из тяжелых комков глины грубые контуры женской фигуры; вдобавок к голове появились руки, ноги и торс. Напевая себе под нос, он работал и думал: это будет прелестнейшая Ева изо всех когда-либо созданных, и, что еще важнее, потомки ее будут истинными потомками божьими.

Осторожными, любящими руками он вылепил полные икры, аккуратно приладил к худощавым лодыжкам маленькие, изящные ступни. Круглые бедра переходили в плоский, чуть-чуть возвышенный живот. Работая над сильными руками и плечами, Финчли вдруг остановился и отступил на шаг.

Да возможно ли это?

Он медленно обошел полузавершенную фигуру.

Да…

Сила привычки?

Возможно, и это. А возможно — любовь, пронесенная им через множество сиротливых лет.

Финчли вернулся к фигуре и удвоил свои усилия. Со все возраставшим подъемом он завершил руки, шею и голову. В нем горела уверенность, что уж здесь-то неудачи не может быть. Слишком уж часто он лепил и рисовал эту фигуру, слишком уж подробно он ее знал. И когда он кончил работать, на пьедестале стояла Фиона Дюбеда, прекрасно вылепленная из глины.

Финчли умиротворенно сел на соседний валун, извлек из воздуха сигарету и без спички зажег ее. Он сидел так минуты две, глубоко затягиваясь, чтобы хоть немного унять возбуждение. В конце концов, с вихрем мыслей в голове и нарастающим предвкушением, он сказал громко:

— Женщина…

Но тут же поперхнулся и смолк. И начал снова:

— Оживи, Фиона.

Прошла секунда, другая. Обнаженная фигура чуть пошевелилась и начала дрожать. Притягиваемый как магнитом, Финчли встал, шагнул вперед и протянул к ней руки в немом призыве. Послышался хриплый вдох, голубые глаза открылись и внимательно его оглядели.

Ожившая девушка выпрямилась и завопила; прежде чем Финчли успел до нее дотронуться, она ударила его по лицу, сильно расцарапав ногтями кожу. Затем она свалилась с пьедестала, вскочила на ноги и, по примеру всех прочих, неуклюже, как искалеченная, побежала через луг, непрерывно вопя и завывая. Предзакатное солнце освещало ее чуть сбоку, прыгавшая по кочкам тень выглядела совершенно чудовищно.

Финчли еще долго продолжал смотреть в направлении, в котором она исчезла; безответная горькая любовь жгла его как едкая кислота. Затем он снова повернулся к пьедесталу и с ледяным безразличием занялся прерванной работой. И лишь когда пятое из сотворенных им кошмарных существ убежало с воплями в ночь, он остановился, распрямил спину и начал поочередно смотреть то на свои руки, то на взбесившиеся луны, катившиеся по небу.

Кто-то постучал его по плечу; Финчли обернулся и даже не удивился, увидев, что рядом стоит леди Саттон. На хозяйке солидного замка было все то же вечернее платье с блестками, в двойном лунном свете ее лицо казалось особенно грубым и мужеподобным.

— О… это вы? — выдавил Финчли.

— А у тебя-то, Диг, как дела?

Финчли задумался над вопросом, пытаясь внести в издевательскую бредовость, охватившую его космос, хоть малую толику здравого смысла.

— Да не то чтобы слишком хорошо, — сказал он в конце концов.

— Неприятности?

— Да… — Он не закончил фразу и взглянул на нее в упор. — Послушайте, леди Саттон, каким чертом вас сюда занесло?

— Я же мертвая, Диг, — рассмеялась она. — Уж тебе ли не знать?

— Мертвая? О… я… — Дигли смешался и смолк.

— Да ты не бойся, я и не думаю обижаться. Доведись мне быть на твоем месте, я сделала бы ровно то же.

— Неужели?

— Все, что угодно, ради новых ощущений. Это всегда было нашим девизом, не правда ли? — Она благодушно кивнула и ухмыльнулась все той же давно знакомой сатанинской ухмылкой.

— Но что вы здесь делаете? — не отступал Финчли. — В смысле, как вы сюда…

— Да говорю же тебе, что я мертвая, — перебила его леди Саттон. — А в этом деле с умиранием ты еще многого не понимаешь.

— Но ведь это моя личная, частная реальность. Я ее единственный собственник.

— Что бы ты там, Диг, ни говорил, но я все равно умерла. И теперь я могу войти в любую долбаную реальность, какую ни захочу. Подожди, ты еще разберешься.

— С какой такой стати, ведь я же никогда… ну… то есть у меня не будет случая. Потому что я никогда не умру.

— Ой ли?

— Нет, не умру. Теперь я бог.

— Бог? Ну и как тебе это нравится?

— Мне… мне совсем не нравится. — Он стал запинаться, подбирая слова. — Я… в смысле, некто обещал мне реальность, которую я смогу формировать по собственному вкусу, только у меня, леди Саттон, не получается, не получается, хоть ты убейся.

— А по какой такой причине?

— Не знаю, и все тут. Я действительно бог, но как только я пытаюсь сотворить что-нибудь прекрасное, получается ужас либо пародия.