Рассказы из жизни А. П. Балаева

- Это как сказать, - говорю. - Если по международному курсу, то шесть с половиной миллионов рублей без стоимости обработки. Ну, обработка-то недорогая, тысяч двадцать потянет, спецсверла опять же делать надо.

- А больше вам ничего не надо? - спрашивает он. - Может, еще штук сто Ко-и-Нуров по углам, а?

- Надо, - хором говорим мы с Оскариком. - Но тут мы подумали: если немножко разорить у Благовещенского стенд и кое-что переделать - немного, тысяч на двести пятьдесят - триста, - то мы обойдемся.

- Ах, обойдетесь, - говорит Виктор Палыч. - А что в результате?

- А в результате, - говорю я, - будем иметь электростанцию на сто восемьдесят мегаватт с собственным потреблением сорок. Итого чистый выход сто сорок мегаватт. Это с запасом. Три года можно так работать. А потом еще три года будем иметь сто пятьдесят мегаватт при собственном потреблении пятьдесят, но уже без запаса. А потом куб надо будет заменять, потому что он будет уже на треть палладий.

- Палладий, - говорит он. - Две тонны палладия - это тоже неплохо. Ну, а какова вероятность успеха?

- Нас двое - природа одна, - говорит Оскарик. - Значит, вероятность успеха шестьдесят шесть и шесть в периоде. Иными словами, две трети.

- Ну, вот и прекрасно, - говорит Виктор Палыч. - А знаете ли вы, какой годовой бюджет у нашего института?

- Знаем, - говорю. - Что-то около восьми миллионов.

- Вот именно что около. Восемь миллионов сто двадцать шесть с половиной тысяч рублей. И за каждый рубль я сражался, как Илья Муромец. Так что ваши семь миллионов плюс столько же на непредвиденные расходы для меня добыть ровным счетом никаких трудов не составляет. Да и вероятность какая! Балаев и Джапаридзе против матери-природы! Еще и половину меня запишите. Выйдет без малого семьдесят один с половиной процент! Все ясно. Все работы прекращаем, всех докторов и профессоров увольняем на пенсию, чтобы они институтское производство не загружали своими мелочами. Кстати, и у Благовещенского стенд отбираем, нечего ему с ортометронами возиться, когда нас такие идеи озаряют. И наваливаемся! Золото уже везут в спецвагоне, тридцать три богатыря его стерегут. Балаев и Джапаридзе у сверлильного станка на карачках ползают, стружечку золотую в мешочек собирают-для отчета. И через полгода - от силы через три квартала - членкор Земченков включает рубильник. Гром и молния! И нас с вами в наступившей тишине остальными двадцатью восемью с половиной процентами невероятности по шеям, по шеям! Так, что ли, молодые люди?

- Да нет, - говорю, - не так, конечно. Но делать-то надо, Виктор Павлович! И меньшие размеры эксперимента ничего не дадут. Критический конус не развернется. Вы посмотрите расчеты.

- Посмотрю, посмотрю, - говорит Виктор Павлович. - Обязательно посмотрю. И не только я посмотрю. Все посмотрят. А чего не поймем, молодые люди, так обязательно у вас спросим. И для начала, будьте любезны, вы расчетики свои приведите в божеский вид, размножьте экземплярах в двадцати, как положено... Сколько вам на это надо?

- Четыре дня и один час, - ехидно говорит Оскарик. - День в порядок приводить, три дня бегать, просить и час печатать.

- Спокойней, - говорит Виктор Павлович. - Спокойней, Оскар Гивич. Впрочем, я не возражаю, если вместо расчетов вы возьметесь за реконструкцию нашей копировки и закупку оборудования. Не хотите ли?

- Не хочу, - говорит Оскар.

- Вот и никто не хочет, - говорит Земченков. - Все хотят что-нибудь этакое открыть. И приходится все Льву Ефимовичу делать, да и мне еще ему помогать. А он Лев, да не Толстой, и Ефимович, да не Репин. Ни написать, ни нарисовать действующего оборудования не может. А так бы хорошо было! Так вот, значит, экземплярчики мне на стол. С визой ваших обоих руководителей. И Фоменко, и Месропяна. Семинар у нас до февраля расписан, так мы проведем внеочередной. В отделе у Благовещенского. Тем более что и стенд его вам подходит. Устраивает?

- Устраивает, - говорим.

- Ну, вот и лады! А экземплярчик без виз, если хотите - можно от руки, только поаккуратней, - препроводите быстренько Григорий Давыдовичу, - это помощник был у Земченкова по ученой части, - пусть поколдует.

Вот. И стали нас с Оскариком причесывать. И не в четыре дня мы Земченкову расчеты на стол положили, а и четырех месяцев нам не хватило. Месропян, тот сразу сказал, что это не по его части, его другие вещи занимают. А Фоменко, Оскариков руководитель, так в нас вцепился, что пух и перья полетели. И нащупал он у нас, злодей, спасибо ему, слабину в математике. Топтались мы, топтались, только Лайманис выручил. Знаете его? Сунул он нас носом в узбекский ежегодник, дай бог памяти, года семьдесят восьмого или девятого. Старина! Но там примерно такое же преобразование рассматривалось, только не с теми граничными условиями. Очень нам помог Владик Рубашевич, его нам Григорий Давыдович сосватал. Он - Григорий Давыдович, конечно, - посмотрел на наши выкладки и сказал, помню: "Да-а. Это, мальчики, не термоядерный реактор. И даже не ядерный. Именно поэтому очень было бы хорошо. Но сыро. Очень сыро. И желявы полно". Он четыре вида человеческой деятельности различал: помимо нормальной еще "велю" - это когда командуют много, "желяву" - это когда желаемое вперед действительного вылезает, и "бебшик" - это когда, кроме суеты, вообще ничего нет. "Так вот, - говорит, - желявы у вас полно. Ну, это ничего. Есть тут у меня на примете один аспирант. Аскет. Вам в самый раз для комплекта. Если хотите, познакомлю". Это и был Владик. Он сейчас в Киншасе преподает. Доктор. Вот человек - танк! Не летает, но где пройдет, там воевать уже нечего. Если у меня в мозгу и были ребра, то он их сокрушил. "Вы, - говорит, - Александр Петрович, совершенно правы. Но не в этом вопросе..."

Что-то я, дорогие товарищи, стал мыслию растекаться. Бебшиком попахивает, а? Да и время позднее. Ну, чем кончилось, вы сами знаете. Встала против нас геофизика с экологией. Вы что же это, мол, электрончик раздели, зарядик черт-те во что превратили, употребили, а чем компенсировать будете? Ах, от Земли? Раз от Земли, два от Земли, а потом что? Положительный заряд планете сообщать задумали? Не пойдет. Нарушение природного равновесия. Космологическая проблема. Вот ее-то Махалайнен и решил. Казалось бы, проще простого. Он с протонов предложил снимать положительный заряд. Процесс дороже нашего раза в четыре, но без него никуда. Так мы втроем Нобелевскую премию и получали: Махалайнен, Оскарик и я. Помню, встретился я с Махалайненом в Хельсинки в первый раз. Я как-то привык, что мы все молодые поглядел на него и - как с разбегу в стенку! Семидесятилетний старец, брови серебряные, борода лопатой. "Здравствуйте, - говорит, - Александр Петрович, - а меня все Санькой звали, и я сам себя так звал, - очень рад с вами познакомиться. Давно желал, думал - не успею. И вот - успел. Рад, сердечно рад". А я стою и соображаю: "Что значит "успел - не успел"? Как это?" Потом понял, и в краску меня ударило. До этого я вообще не задумывался, может ли человек чего-то не успеть. А сейчас уже и сам подумываю; "Вот этого я не успею. Вот это вряд ли увижу. А то успею - только поднавалиться бы надо". И выходит, что очень многого я не успею, потому что, если по-настоящему дело делать, в нашей науке за всю жизнь больше ста метров и не замостить. Так-то, молодые люди. Ведь до запуска первой полноценной промышленной стоп-спин станции мощностью девятьсот мегаватт - уж так нам экология определила - не год прошел, не пять, а двадцать четыре года, как одна копеечка. И все двадцать четыре года крутились мы с этим делом, как белочки. И стоила эта работа не семь миллионов рублей на круг, как мы с Оскариком прикинули, не четырнадцать, как выдал нам Земченков для сбития спеси, а триста двадцать два миллиона шестьсот семьдесят тысяч карбованцев. И на что ушла каждая тысяча, я, Балаев, помню. Ох, как помню! А вот профессор Махалайнен красоточки нашей и не увидал. Не успел.