Собрание сочинений в девяти томах. Том 8. Мост дружбы

– Ты слышишь? Васи нет… умер он… Неужели же ты…

– Знаю, – только и сказал Андрей.

Это произнес уже не Андрей. Это сказал кто-то другой, чужой, далекий. Аня не выдержала и в слезах выбежала из каюты. Она долго рыдала на груди у судового врача Елены Антоновны Барулиной.

Васю унесли. Андрей безучастно наблюдал, как возились два знакомых ему матроса, как болталась у Васи худая татуированная рука, когда его неловко вытаскивали в коридор, чтобы там положить на носилки.

Васину койку откинули к стене. В каюте стало просторно и пусто.

Пересилив себя, Аня вернулась к Андрею и снова не узнала его. Она решила быть около него до конца.

…Два дня Андрей молчал, ни разу не позвал Аню.

Аня не понимала, откуда у нее берутся силы. Она боялась уснуть, пропустить малейшее Андрюшино движение.

На третий день после смерти Васи, когда Аня дремала на своей табуретке, Андрей вдруг позвал ее:

– Аня!

Девушка подумала, что ей послышалось, но на всякий случаи нагнулась к больному:

– Андрюша, милый, ты звал меня?

Андрей помолчал, потом сказал:

– Да нет… уже не надо.

– Почему? Ну скажи, что ты хотел…

Андрей молчал.

– Что-нибудь важное?

Умирающий кивнул.

Аня стала на колени, наклонилась, ощущая виском худую щеку Андрея:

– Говори.

– Понимаешь, я теперь не о себе… не о нас… я о других думаю…

Ане было больно это слышать, но, нежно припав к Андрею, она боялась шевельнуться. И, верно, что-то живительное было в ее женском прикосновении. Андрей заговорил более связно:

– Особенно теперь жаль уходить, Аня. Я ведь такое придумал…

– О чем ты? О нашей тайне? Ну скажи! Об Америке? О плавающей трубе? – с чисто женской находчивостью стала выпытывать Аня.

– Разве ты уже знаешь? – как будто удивился он.

– Ты же сам мне рассказал в Беринговом проливе. Говорил про холод между нами и Америкой.

– Разве? – слабо прошептал Андрей, силясь что-то вспомнить.

– Ты еще хотел, чтобы я попросила совета у папы! – вдохновенно продолжала Аня.

– Да?

– Ну конечно! Папа очень серьезно к этому отнесся. Сказал, что это будущее человечества и выход из современного тяжелого для всех тупика.

Аня выдумывала, но чутьем, не рассудком, знала, что только так могла сейчас говорить тяжело больному Андрюше, только так могла вернуть ему интерес к жизни!

– Ты слышишь, Андрюша, милый! – тормошила она его.

И в Андрее произошла перемена, голос его окреп. Аня уже слышала его, не наклоняясь. Он говорил размеренно, словно рассуждая с самим собой:

– У людей нет иного выхода. Только выбор между двумя путями: или общей гибелью всего живого или… наведение мостов. Кто это сказал или я сам придумал? «Чтобы пропасти пропасть – Мост накроет злобы пасть».

– Это ты сам, сам придумал, Андрюша, – уверяла Аня, чувствуя, как у нее холодеют пальцы. Только умирающий юноша мог заговорить словами мудреца, даже поэта!

И вдруг, словно от поднесенного факела, у Ани возникла ее собственная идея. Как в фокусе, собрались ее непрестанные мысли о спасении Андрея и зажглись ярким, новым светом.

– Ты… ты… будешь жить! Ты сильный, – говорила она, сжимая его худые руки, – ты должен осуществить свой замысел!

– Кто-нибудь другой… Ведь надо много продумать.

– Нет! Не другой! Только ты! Ты можешь разработать все, ты будешь это делать! Сейчас же… вот здесь…

– Ну что ты! В постели?

– Ну конечно же!

И снова Аня рыдала на груди у Елены Антоновны.

– Девочка ты моя! – гладила ее русые волосы Барулина, милая, грузная женщина. – Ну как же я могу такое разрешить? Умирающему – и вдруг работать!..

– Вы ничего не понимаете, Елена Антоновна… Простите, пожалуйста, что я так сказала. Нет, вы просто не видели, как он преобразился, все это мне снова рассказывая. Это его последняя искра. Ее нужно раздуть… Вот увидите, он будет работать, думать… у него появится снова желание жить.

– Ты просто сумасшедшая, Аня. Тебе нужно отдохнуть. Я пожалуюсь Ивану Семеновичу.

– А я ему уже говорила. Он сказал, что это бред…

– Ну, вот видишь…

– Нет, это он про Андрюшу сказал… то есть про его замысел. Нет, просто ему трудно представить все. Ведь он, как никто другой, знает, сколько времени нужно плыть между континентами… А тут – поезда пролетают расстояние между СССР и Америкой за полтора-два часа… Вы только подумайте, Елена Антоновна!

– Но вот Иван Семенович – он ведь не только моряк, он и знающий инженер, – если он говорит…

– Так и он говорит, что Андрюше нужна зацепка за жизнь… А тут такая идея! Разве ради нее не стоит вернуться в жизнь?

Елена Антоновна улыбалась.

– Психотерапия… – начала сдаваться она. – Ну что ж, пусть думает – ведь ему никто не запрещает думать.

– Так ведь не только думать! Чертить надо…

– Нет, девочка! Лечить прежде всего нужно тебя. Человек в гипсе лежит, повернуться не может…

– Я все устрою… вы только позвольте… Его все время не было с нами… со мной… А когда он опять заговорил о своей идее, то был живой… Вы понимаете? Живой! И он оживет, если сделает проект. Я прилажу над его койкой чертежную доску. Вот так… – И Аня стала проводить в воздухе рукой какие-то линии.

Елена Антоновна слушала уже без улыбки.

Андрей с волнением ждал Аню. Он все время смотрел на дверь. И вдруг дверь открылась, и в ней показалась сияющая Аня с фанерным щитом для объявлений, который самочинно сняла в коридоре.

Андрей ничего не сказал, только закрыл глаза и улыбнулся. Впервые улыбнулся за время болезни.

У Ани все было продумано. Она примостила самодельную чертежную доску над Андреем так, что он мог чертить, лежа на спине. На щите вместо бумаги она булавками приколола чистой стороной санитарный плакат.

Андрей был неузнаваем. Он даже дал Ане несколько советов. Спросил, нельзя ли достать на корабле кое-какие книги. Потом спросил, здесь ли еще кавказец-инженер и американец.

Аня отточила карандаш, дала его Андрею.

Наступила торжественная минута. За открытым иллюминатором шелестели волны. Переборки, как и всегда во время хода корабля, чуть заметно дрожали.

Андрей едва мог удержать карандаш в совсем ослабевшей руке.

Он уже собирался чертить, но вдруг перевел взгляд на Аню:

– Аня… карту Полярного бассейна.

Аня убежала за картой, которая висела в кубрике, в матросском красном уголке. Андрей лежал, положив руку с карандашом на грудь, и снова тихо улыбался.

Наконец карта была принесена и закреплена на той же доске.

Он провел свою первую линию. Это была линия через всю карту, линия, соединившая через Северный полюс Мурманск с Аляской, СССР с Америкой, два континента, по кратчайшему пути.

Глава третья. Мосты вместо бомб

По небу над морем летели низкие лохматые тучи. Увязавшиеся за кораблем чайки срезали крылом пенные гребни.

Дул встречный ветер. Капитан Седых, сердито сопя, отвернулся от него. Было время, когда к любому ветру Иван Семенович становился лицом, бриз и шквал веселили ему душу, он готов был помериться силами хоть с ураганом. Потому, быть может, и пошел инженер-судостроитель Иван Седых в моряки, стал штурманом дальнего плавания, а потом и капитаном. Полярные моря учили его уму-разуму. Поначалу был он без меры удалым да озорным. Любили про него рассказывать всякое. Раз, говорят, поспорив на бутылку коньяку, он белого медведя, как бабочку, поймал. Сошел на льдину да и накрыл ему голову сачком, сделанным из мешка, пропитанного хлороформом. Зверь уснул. Ночью потом проснулся, на корабле переполоху наделал. Сам же штурман Седых и пристрелил его из винтовки. Потом пообтерся Иван Семенович во льдах, безудержная и опрометчивая отвага сменилась продуманной смелостью. Когда отвечаешь не за свою только голову, а за весь экипаж корабля да за пассажиров, другим становишься. Собственно, для того и пошел в море судостроитель, чтобы по примеру адмирала Макарова мудрость познать; мечтал он создать гидромониторный ледокол, который водяными струями лед бы перед собой резал. Но все не удавалось. Взяли его «наверх» на руководящую работу, инженерство его вспомнили, еле снова на корабль вырвался. И вот теперь опять езжай в Москву за назначением. Снова выдвигают.