СССР-2061 (антология)

– Да, так и есть. Бактерии ведь и в земной почве живут в сообществах. Зачастую это множество разных видов, объединенных такими тесными и сложными связями, что их впору счесть единым квазиорганизмом. Кто-то трансформирует одни элементы, кто-то – другие… Вот мы и решили самые выносливые земные штаммы собрать в команду, дать им кое-какие «бонусы» при помощи генной инженерии, и отправить заселять Марс. Это гораздо перспективнее, чем пытаться «засеять» почву монокультурой, то есть, одним видом.

Я излагала общеизвестные вещи, вплетая в речь специфические термины, чтобы понять, насколько мой собеседник знаком с темой. И он ни разу не переспросил, что значит то или иное слово. Геолог, говорите… впрочем, бывают ведь специалисты, сведущие в нескольких смежных науках?

– Как это символично, – сказал Крамер. – Как советские люди поют оды силе коллектива, так и советские бактерии лучше всего работают, когда рядом есть товарищи! Непохожие друг на друга, но объединенные одной целью…

– За символизмом – это к идеологам первого Союза, – ехидно ответила я. – Мы такой ерундой не занимаемся. Мы опираемся на законы природы и эволюции. Если коллективы и советы эффективнее, чем общество, где «человек человеку волк», возможно, стоит признать нашу правоту в том числе и с точки зрения эволюции?

– Но чем же они досаждают вам, эти бактерии? – с живейшим интересом переспросил американец.

Вот теперь мне предстояла тонкая работа, тоньше, чем стыковка контейнеров или выведение зонда на узкий выступ скалы. Выдать дозированную информацию, отвести от себя интерес, и не сказать ничего лишнего…

– Вы когда-нибудь видели бактерий на чашке Петри? Ну не самих бактерий, а их скопления, достаточно большие, чтоб разглядеть невооруженным глазом… Да, разноцветные пятнышки, все верно. В таком пятнышке – миллионы и десятки миллионов клеток. Пока вы будете их рассматривать, как минимум одна из них мутирует – спонтанно, за счет внутренних механизмов. Пока вы отойдете на обеденный перерыв, она поделится надвое. Сколько их будет через сутки – считайте. Это мы не рассматриваем еще мутагенез при повышении уровня радиации! Затем, если условия среды изменятся, может статься, что мутант более приспособлен к новым условиям – и бесполезная на первый взгляд мутация пригодится ему, чтобы выжить. Но мы не можем предсказать заранее, где и как произойдет мутация, понимаете? Мы можем постоянно редактировать геномы бактерий, пока они у нас в лаборатории, но в марсианской почве им придется справляться самим.

Крамер серьезно кивал, но, кажется, мне удалось его немного «заболтать». Пусть думает, что наша главная проблема – повышенный мутагенез. На самом деле, с ней-то мы разобрались еще в прошлом году.

– Так что, говоря о символизме… да, пожалуй, бактерия сродни советскому специалисту. И тому его учат, и этому, а что пригодится – не знаешь заранее… Три года пишешь диссертацию о микробных сообществах, а потом прилетаешь на Марс и занимаешься разгрузкой контейнеров!

– И вытаскиванием геологов из пещер, – поддакнул Крамер. – Знаете, я вас слушаю, и совершенно не понимаю причин вашей меланхолии. Вещи, которые вас волнуют, совершенно неизмеримы… несопоставимы с тем, что занимало умы ваших сверстниц каких-то сорок лет назад! Да, знаю, советские люди не слишком любят вспоминать так называемый «демократический» период своей истории, но ведь он был, и форма, в которой эта демократия была реализована… Ладно, я не эксперт в политике. Просто скажу, что человек определяется, помимо прочего, уровнем своих проблем. И если вы можете всерьез переживать из-за того, как непредсказуемо мутируют ваши бактерии, вы счастливый человек, Марина. Там, на Земле, еще есть места, где вам пришлось бы думать скорее о том, чем вечером накормить своих детей…

– Ничего, мы и это исправим обязательно. Однажды. Может, даже раньше, чем засадим Марс яблонями. Это и есть ваш рецепт, как не унывать? Все время думать о том, что где-то кому-то хуже?

– Почему бы и нет? А по поводу ваших бактерий… знаете, моя бабушка держала виноградник в Калифорнии. Она всегда говорила, неважно, что ты выращиваешь, главное – делай это с любовью!

Я всерьез задумалась, что бы такого поязвительней выдать в ответ на подобную банальность, когда мозг, утомленный размышлениями о шпионах, вдруг выдал яркую, точно вспышка молнии, мысль.

– С любовью… – повторила я и поднялась на ноги. – Прошу простить, но мне срочно нужно проверить эту гипотезу.

В отделе у инженеров на меня смотрели, как на врага. Думали, наверное, про себя «а, это та вредная тетка, кто к нам Никиту не пускает». Злая мачеха прекрасного принца, архетипический образ с небольшими поправками. Ладно еще молодежь, так ведь и начальник сектора грудью встал на защиту несчастных влюбленных. Разумеется, прежде, чем разобрался в вопросе.

– Да не будет ему никаких дисциплинарных взысканий, – устало повторила я в очередной раз. – Все, что мне нужно, это график включений-выключений вашей установки и хоть примерное время, когда мой лаборант заходил в сектор!

Разумеется, наш сектор экранирован от всех посторонних полей и излучений. Разработчики проекта базы учли, что биологам придется работать в непосредственной близости от других отделов, и не могли допустить, чтобы их эксперименты повлияли на наши. Чего они не учли, так это непреодолимой силы притяжения, возникающей между влюбленными. И того, что лаборант-биолог, едва поставив очередной эксперимент, понесется тратить свободное время на помощь инженерам с физиками, подбирающими конфигурацию искусственного магнитного поля. Они бы и рады всю планету опутать своими сверхпроводниками, но этого им пока что никто не позволит – в особенности китайцы в своей зоне, у них свой проект имеется. Да и американцы вот начали подтягиваться, небось, тоже вылезут со своими разработками. Смешно становится, если задуматься: по одному шарику ползаем, а программы терраформирования у всех разные. Будто бы о разных планетах речь.

Оно и на Земле-то смешно, так себя вести, просто на Марсе это еще очевиднее становится.

В общем, ничто не мешает нашим инженерам разрабатывать мини-установки и испытывать разные конфигурации. Может, хоть разгрузочный шлюз в результате удастся прикрыть магнитным «щитом».

Нам-то что, наши бактерии в чувствительности к слабому магнитному полю замечены не были до сих пор. Они и на орбитальной станции готовы расти, без всякой магнитосферы. Шеф инженерного отдела мне так и сказал, проявил, видите ли, общую эрудицию.

– Тем более, в районе ваших термостатов поле даже без экранирования было бы совсем слабым!

– Им, похоже, вполне достаточно, – проворчала я в ответ. Испуганная Юля притащила мне кусок старинной миллиметровки, на котором карандашом нацарапала… и правда, график посещений сектора ее другом сердешным! То есть, натуральный график, с осями координат, время и частота посещений… Далеко пойдет девочка, а.

– Вполне достаточно… слабого поля и очень кратковременного его колебания.

Пока открывались и закрывались двери отсеков на станции, да. Похоже, мгновенный перепад напряженности поля наши бактерии восприняли, как сигнал.

Влияние слабого магнитного поля на клетки – до сих пор довольно спорный вопрос. Множество более серьезных задач решили, а вот к этой только подбирались. Будут теперь и у студентов на Земле новые темы для диплома.

Один из парнишек-инженеров резво уступил мне терминал, и вскоре на экране развернулся наш журнал с датами. На первый взгляд, все сходилось.

– Похоже, придется нам теперь тесно сотрудничать, – усмехнулась я. – Буду присылать к вам Никиту с герметичным контейнером, посмотрим, как эти твари ведут себя вблизи от установки.

Даже не стала оборачиваться – сияющие счастьем глаза Юли я прекрасно разглядела и в отражении в погасшей панели экрана.

– Вот теперь вы наконец-то выглядите точь-в-точь как девушки с советских агитплакатов, – довольным тоном заметил Крамер.