Дорога через миры (сборник фантастических рассказов)

Александр Пересвет. Беглец из Лыкошино

Семёнов сидел в учреждении ОН-55/3. В посёлке Лыкошино, что неподалеку от Бологого.

В принципе, местечко неплохое — старая графская усадьба, прудик графский же, тихая до пронзительности русская природа. Уютно. А летом — просто замечательно!

Правда, ничего этого Семёнов не видел. Расконвоирован он не был, и за периметр выходить права не имел. А потому видел лишь серенькие стены отрядного барака, синие одеяла на двухэтажных шконках, серый же деревянный забор. И колючую проволоку, что отделяла дорожку, по которой время от времени прогуливался ДПНК да старшины-контролёры, от собственно зоны.

ДПНК по этой дорожке прогуливаться было, собственно, нечего — достаточно тех самых контролёров. Не говоря о солдатах на вышках. Дежурному помощнику начальника колонии положено было сидеть в штабе и управлять сменой. Но хозяин — начальник зоны — был законник и передовик, а потому заставлял своих офицеров самолично обходить периметр, дабы… Дальше шли всякие правильные слова, вполне себе справедливые — только с одним недостатком: они были совершенно неважны. Обязал Хозяин ДПНК обходить периметр — и точка.

Впрочем, и этого Семёнов не знал, ибо не положено ему было знать тонкости внутриполитической ситуации в учреждении УС-6833, которое охраняло учреждение ОН-55/3. Но сиделось ему и без этих знаний вполне себе ничего. Работа была не пыльной: рукавицы рабочие да военные тачать — это тебе не кайлом в шахте орудовать.

А Семёнов знал, как это — кайлом в шахте. Сидел он не первый год, и даже не второй, и на прежней зоне потрудился славно на благо родной страны и города Краматорска, в частности.

Впрочем, это тоже пошло на пользу — кайло и шахта. Ибо благодаря им он заработал туберкулёз и был переведён сюда, фактически в санаторий. Где тебе и лечёба, и работа нетяжёлая, и воздух хороший, и питание… В общем, бывалые зэка и в Краматорске питание нахваливали, не находя никакого сравнения с магнитогорским или тем более с карла-говским, — но здесь кормили ещё лучше.

А главное — власти тут по уму распорядились: тех, кто сильно борзел здесь, переписывали на открытую форму болезни и переводили в Красный Бор, километрах в пяти от этой зоны. С одной стороны, всё ништяк — отдельная больничка, уход… Говорили, правда, что в прежние времена, при Сталине, до таких глупостей не опускались, но при Хрущеве вошел в моду социалистический гуманизм. Там совсем больные благополучно и досиживали до свободы… Или до номера на табличке, прибитой к колышку. Тоже здесь, на полпути от поселка.

Вот только из Красного Бора как раз чаще попадали под колышек. Ибо стоял там «особняк». Для тех «тубиков», что заработали себе особый режим. А «особняк» — он и есть «особняк»: пожалуй под полосатую робу и зверства охраны. И, соответственно, нравы те ещё…

А потому после перевода пары-тройки особо борзых воров в Красный Бор остальное «отрицалово» заметно присмирело. Потому как доказывай потом прокурору, что перевели тебя не на особый режим лечения, как значилось в бумагах, а на особый режим отсидки, как это оказывалось фактически. Под колышек с унылою табличкой торопиться охотников не было…

Так что Семёнову, «мужику», от этого соседства двух зон точно лучше было: на «красной» плохо, но на «воровской» ещё хуже. И сидеть бы ему тихо-спокойно, в уютном месте, но беда была — уж больно долго сидеть оставалось! 12 лет всего, 8 — ещё, и на УДО, в лучшем случае, — не раньше, чем через четыре… А жалко, лет-то! Там и украли-то всего ничего! Да и не украли — так… Как все жили. Просто, в отличие от других, не сунули кому надо, вот и запалились…

Нет, о побеге Семёнов не думал. Вернее, думал, и думал постоянно, но… не очень конкретно. В электрике он неплохо шарил, видел, что на периметре — не просто КСП и вышки с автоматчиками. На контрольно-следовой полосе какие-то дуры стоят — явно на прерывание излучения срабатывают. По забору кабель толстый идёт — это, точно, на противо-удар работает. По забору, сверху, МЗП растянута. А там, за ним, ещё несколько рядов колючки, да под током…

На работы тут не выводят — значит, по ту сторону не окажешься. Один шанс — на машине как-то удрать. Но как? Собачки ведь там всё нюхают! Солдатики досматривают. Да и хорошо досматривают — им ведь, солдатикам, тоже домой хочется, а не на твоё место. А домой солдатик съездит, если побег пресечёт. А ещё лучше — если зэка при этом пристрелит. Ему тогда, может, и медальку дадут.

Так что не надо лучше с ними связываться, с солдатиками. Вон, в Краматорке трое дёрнули — через два дня их трупы на выходе в пром-зону выложили. В воспитательных, так сказать, целях…

— Ты, Калюжный, мне тут не ори! — Семёнов тоже поднял голос. — Тут вопрос политический! Ты же коммунист! Орденоносец. К Герою тебя представили. Партия тебя выдвигает в депутаты аж Верховного Совета! А ты кобенишься. Да за это, знаешь, что бывает! Вызовем на парткомиссию, не посмотрим, что директор передового совхоза!

— Да не могу я, Петрович! Не могу, пойми! — молил Калюжный. — У меня тут работа, дел, сам знаешь, полно! Семья, дети. Ну, начну я в эту Москву ездить. Сам же знаешь, как это у нас: пошёл в депутаты, начались встречи-собрания, пионэры всякие, совещания-заседания — и всё, пошло прахом дело! Оно тебе-то нужно? Секретарю райкома? Ты ж тоже, смотри, на «Ленинском пути» нашем как вырос! Давно ль мы с тобой вместе под трактором на морозе лежали? А теперь — ты уважаемый человек, я уважаемый человек, район в передовых ходит. Тебе ж на завотдела в обком — прямая дорога! На хрена тебе этот риск?

Семёнов подошел к маленькому столику, налил себе воды из графина. Глянул на портрет над столом.

И с размаху шарахнул по полированной поверхности кулаком с зажатым в нем стаканом. Вода, словно даже замедлившись, дугой проплыла путь над бумагами.

Калюжный похолодел. Он уже видел, как всё вокруг замедляется…

Впрочем, наваждение тут же кончилось. Вода, как ей и положено, выплеснулась на стол.

Калюжный аккуратно перевёл дух…

— А ты мне старым знакомством в глаза не тычь! — рявкнул секретарь райкома. — Мне наложить, что мы там с тобой делали! Тут с тобой не я — тут с тобой Партия говорит! Тебе что, доверие партии — хвост собачий? Повертел, решил, что не нужно, и бросил?! А партбилет на стол — не хочешь положить?! Да ты знаешь, на каком уровне такие решения принимаются! Это же обком! Да не простой — целинный! У них в ЦК дорога натоптанная! Наверняка уже там в отделе согласовали. А ты мне тут будешь финты крутить? Да мы на твоем отказе знаешь как запалимся?..

Замолчал, тяжело дыша.

Калюжный тоже молчал, глядя в окно, за которым облака весело мяли друг друга в лучащемся покое неба. Весело мяли. Может, и показалось давеча. С водой.

— Ладно, дай закурить, — проговорил он наконец. — Твоих, обкомовских…

Помолчали ещё.

— Я ж тебя тоже не как чужого выдвинул, — пробормотал осевший вдруг Семёнов. — Мы с тобой в паре помнишь, чего творили. В паре и дальше пойдем. Вплоть до Москвы…

Калюжный вздохнул. Поднял правое плечо, словно бы пожал им. Упёрся руками о колени, как будто собирался вставать. Но не встал, а лишь свесил голову.

По жёлтому паркету ползла муха. Сапоги грязные. На правой брючине след солидола. То ли масла машинного… Убить Сеньку, когда, гад, «козла» хотя бы перед дорогой в район чистить научится! Самого заставлю брюки стирать!

Улетела муха.

— Как бы нам с тобой…

Помолчал. Встал, подошел к графину с водой, налил в оставшийся стакан.

Выпил медленно.

Наваждение это было. Наваждение.

— Ладно, хер с ним, — сказал.

Муха забилась о стекло.

Гроза обрушилась неожиданно. Небо, в общем, хмурилось давно, изредка даже покрапывало, но грозой как-то не пахло. Хотя после двух недель жары хорошего дождя хотелось всем. Особенно после дня работы в душном цеху.

Но к вечеру, словно удовлетворившись результатами разведки боем, из-за леса на западе быстро, едва ли не ураганно надвинулась громадная чёрная туча. Выбравшиеся покурить после ужина зэки только цокали языками, оценивая особо изщрённые па танцующих вокруг неё молний.