ФБР (СИ)

Бортовая рация всё повторяла: пересечение бульвара Леси Украинки и улицы Немировича-Данченко, дом 15А. Но и без этого было ясно, где происходит действо: оцепление, толпы милиционеров из всевозможных отделов и городов, шлемы, плексигласовые щиты, дубинки, миномёты, таранные танки, зависшие в воздухе патрульные флаеры… На первый взгляд порядка во всём происходящем не было, но если присмотреться, можно уловить чёткую тактическую линию. Кирпичный двухэтажный дом захватили в кольцо, через которое ни одна живая душа, будь она телепатом третьей степени, будь хоть самим чёртом, не проскользнёт — ни по земле, ни по воздуху. И это кольцо медленно сжималось, укрепляясь всё прибывающими милиционерами.

Говард снизил флаер и завис в сорока метрах от дома, в котором по данным разведки находился штаб вооружённых психокинетов. Приказ взять на прицел крайнее верхнее окно он выполнил молниеносно. С этой высоты открывался печальный вид на два тела милиционеров, лежавших невдалеке от подъезда злосчастного здания. Судя по серой форме, это были сотрудники убойного отдела.

Адреналин ударил в голову. Говард захотел сейчас же, в ту же секунду надавить на спуск и полить окно доброй порцией свинца. Восьмиствольные пулемёты уже начали разогреваться…

Чан Вэй положил руку на плечо напарника и отрицательно покачал головой. Ноздри Говарда вздувались от гнева, на лбу проступала сизая вена:

— Чан, эти твари убили их! Чан, мы должны разбомбить этот грёбаный дом к херам собачим! Чан, почему мы медлим? Тут добрая половина ментов страны, почему мы бездействуем?

— И перестрелять заложников? Палавина людей в доме невиновненькие, приказа слышал? — спокойно говорил Малыш. — Наши вряги только будут рады…

— Чёрт, даже не знаю, что на меня нашло, — пришёл в себя Говард. — Какое-то временное помешательство. Конечно же, без нового приказа ничего делать нельзя.

— Мозьно, но только не такую глупость, — ответил Малыш. — Он тебя сейцяс пощупал.

— Кто?

— Телепат, — коротко ответил Чан.

— Вот тварь… — Говард почувствовал себя так, как, должно быть, чувствуют себя женщины после изнасилования.

— Считай, ти прошёл первое испытание, — улыбнулся Чан. — Вон те ребята у подъезда, они не прошли… Вздумай ты сейчас нажать на гашетку — нас наши товарищи и изрешетили бы. Запомни первое правило гладиаторов: если разумом твоего коллеги завладел телепат, то убей коллегу, прежде чем он убьёт тебя.

— Ты хочешь сказать, что эти двое…

— Да, Вар, я такое вижу не первый раз. Скорее всего, одним из них завладел враг, и его руками прикончил его же товарища. А остальные обезвредили беднягу, пока тот не пустил кровь кому-нибудь ещё.

— Какая дрянь, — прошипел Говард.

— Запомни, напарник, сейчас эта дрянь только прощупывала тебя. В следующий раз она может сделать что-нибудь посерьёзнее… Мы на сравнительно безопасном расстоянии от его психокинетического воздействия. Но подобравшись ближе — сам понимаешь…

Говард кивнул. Выражение его лица было сосредоточенным, как никогда.

— И главное…

Чан не договорил. Его перебила зловещая трель автоматных очередей.

Глава 4

Воскресное утро Зиновий Сергеевич Градов встретил в гордом одиночестве. Прутья раскладушки даже через матрас впивались в старческую спину, вызывая ломоту и боли в пояснице. Но уж лучше так, чем в одной постели с фригидной мегерой Лизой. Сколько сил она положила на то, чтобы Зиновий потерял к себе уважение, обмяк духом, превратился в забитого, вечно недовольного жизнью человека, бледную тень того, кем когда-то был. Кем мог стать…

Мысли, воспоминания… Как лазурные волны забвения, они щекочут твое тело, ласкают, плещут в лицо, отрезвляют, злят, радуют, веселят, повергают в грусть. Но как бы не утонуть в них, как бы не захлебнуться солёной водой, полной сладкой горечи жизни… Верный способ — время от времени выходить на песчаный берег рутины. Да, порой выброшенные морем ракушки колют босые ноги… Но никто не мешает тебе надеть шлёпанцы, верно? У каждого они есть, но не каждый умеет ими пользоваться…

Молодость… Да, в молодости к Градову женщины очередями выстраивались, чтобы он на них хоть посмотрел. Он был из тех счастливчиков, которые смогли поступить в Национальный университет кораблестроения. Факультет педагогики. Закончил его Зиновий с красным дипломом и по распределению получил место в московской школе-интернате для умственно-отсталых детей, где и проработал два года — молодой учитель с хорошим окладом и радужными перспективами. Оглядываясь с холма прожитых лет, Зиновий без колебаний назовёт эти два года самыми яркими и счастливыми в жизни.

Довольно быстро у него завелись любовницы: бессчетное количество непостоянных, и три долговременные — две коренные москвички и приезжая из его же города Н. Многим может показаться странным, что человек может чувствовать себя счастливо, работая с умственно-отсталыми детьми, но Зиновий действительно был счастлив. Он ощущал свою пользу. Обучать детей с отклонениями — сложный, порой неблагодарный труд. За него мало кто берётся, несмотря на неплохую зарплату…

Три постоянные любовницы скрашивали будни молодого Зиновия на протяжении двух лет. Конечно же, они знали о существовании друг друга. Но каждая девушка относилась к этому по-своему. Москвичка Изабелла Таёжная, к примеру, старалась вообще не замечать существования двух соперниц. Ей было хорошо, когда к ней каждую пятницу захаживал Градов — молодой франт с аристократическими усиками и пышными волосами цвета тёмного шоколада, аккуратно зализанными гелем. Он никогда не приходил с пустыми руками. Вино или шампанское, конфеты или экзотические фрукты и, конечно же, шикарный букет белых роз…

Изабелла была старше любовника на пятнадцать лет, и каждый его приход становился для неё торжеством над возрастом. Находясь с ним, лаская, целуя, впуская в себя или просто валяясь в постели, перебирая его редкие волоски на груди — она ощущала себя девочкой, лишь недавно закончившей институт глупышкой, перед которой только начинает открываться весь мир… Зиновий дарил Изабелле мимолётное счастье, но оно светило ярче тысячи солнц. И она страшно боялась потерять его, но в то же время понимала, что рано или поздно это случится. Его нельзя удержать, приковав наручниками к батарее, нельзя запереть в клетке. Только и оставалось после каждого его прощания увядать, словно подаренный им же букет роз, трястись, страдать, мучиться от тревожных мыслей и… расцветать вновь каждую пятницу, когда указательный палец любимого прикасался к крохотной пуговке её дверного звонка. Градов прикасался к холодной кнопке, даже не подозревая, что в это время прикасается к горячему сердцу Изабеллы…

Но в одну злополучную пятницу он не пришёл. И не пришёл больше никогда. И даже ни разу не позвонил.

Вторую любимую москвичку Градова звали Саша Андреева. Она работала в билетной кассе. Симпатичный высокий мужчина пришёл купить билет на представление певца, имя которого уже стёрто временем, а ушёл с номером телефона юной кассирши на обратной стороне билета. Но кто-кто, а Саша любила Зиновия не так сильно, как две её соперницы. Для молоденькой семнадцатилетней девушки, только недавно окончившей школу, было мало одного любовника. Работа к этому располагала: не проходило и дня, чтобы какой-нибудь ловелас не пытался пригласить очаровашку-кассиршу на свидание. И не всегда она отказывала… Саша вела насыщенную половую жизнь и любила часто менять партнёров. К Зиновию она приходила сама. Когда ей этого хотелось. Что-то в нём завораживало девушку, не давало забыть, уйти насовсем. Она любила наведываться к Градову без предупреждения, что время от времени заканчивалось скандалами, если Зиновий был не один. Саше нравилось злить конкуренток своим появлением, она наслаждалась их замешательством, её забавляло глядеть в покрасневшие от ревности и гнева лица. И как бы Зиновий ни ругал её, как бы ни уговаривал звонить перед встречей — Саша продолжала приходить когда ей вздумается, ведь глаза Градова никогда не врали. Они всегда горели той дивной искоркой, которой так любят наслаждаться женщины — обожанием. Да, Градов, быть может, и остепенился бы со временем, бросил остальных любовниц, вправил мозги Саше Андреевой, чтобы с другими парнями гулять перестала, и сделал бы её Александрой Игоревной Градовой — женой известного на всю Москву педагога. И жили бы они долго и счастливо. Если бы не одно но…