Искажение[СИ, роман в двух книгах]

— Догадайся с трех раз, — грубо ответила она.

— Ну, не дуйся на меня, — попросил Саня, — тошно тебе сейчас? ну, обругай меня, хочешь — по шее врежь…

— Да ладно, — миролюбиво сказала Анька, понимая, что брат по-своему пытается ее утешить. — Ничего там так было, думала, что хуже будет, а так — всего-то с десяток солдат… Да еще и в резинках, ты представляешь, Сань, видно, презики им в пайке выдают…

— Гы-гы, — захрюкал смехом от неожиданного вывода Аньки брат.

— Не бери в голову, — больше самой себе сказала Анька, понимая, что если отнестись к происшедшему серьезно, то можно свихнуться, — меня иногда похлеще наклоняли, когда втроем и сразу, а тут — просто в очередь. Плохо, что силком, без охоты, да еще и привязали там, что б не дергалась, руки-ноги затекли…

Присевший рядом с Анькой на корточки Варлам прихватил ее руку, уложил к себе на колени и принялся крепко, но ласково разминать мышцы. Почему-то именно эта, такая ненужная, но трогательная забота, умилила Аньку чуть ли не до слез. И это умиление оказалось таким неожиданно чуждым, неподходящим к месту и случаю, что Анька не нашла ничего лучше, как вырвать руку из крепких пальцев Варлама. Глотнув вдруг образовавшийся в горле ком, она строго посмотрела в глаза парня и сказала:

— Не делай так больше никогда… Не смей меня жалеть!

Варлам убрал руки за спину и недоуменно пожал плечами. Он, конечно, хотел, как лучше, но Аньку трудно понять, особенно, когда она взбудоражена, нервничает и ищет для себя точку равновесия.

— Линять нам отсюда надо, — сказала Анька, — плохо будет тем, кто останется, если они уже сейчас такое творят.

— И как отсюда уйди? — кисло спросил Саня. — Попроситься у часовых, что б наружу пописать выпустили?

— Просто так не уйдешь, — согласилась Анька, — но вот думать об этом надо… постоянно…

Ее еще пару раз забирали из клетки для утех солдат, и она шла, внешне равнодушная, спокойная и расслабленная, хоть и было противно Аньке это массовое, бестолковое тыканье в нее членами. Но "ликвидаторы" оставались довольными тем, что девушка не сопротивляется, а даже, кажется, пытается иной раз послушно изобразить удовольствие в ответ на их требования. Конечно, это было не всем по вкусу, кому-то нравилось именно насиловать сопротивляющихся, но бесконечность человеческих вкусов сыграла на руку Аньке. А она не просто ходила из клетки в комнату отдыха "ликвидаторов", иной раз задерживаясь в коридоре по десятку минут, пока кто-то не замечал её, но — привыкшие к равнодушному послушанию с Анькиной стороны, "ликвидаторы" просто выгоняли её обратно в клетку, не задумываясь над тем, что же девушка делала, пока никого не было рядом…

И она сыграла на извечном человеческом любопытстве, заставляющем терять инстинкт самосохранения, а не только элементарную осторожность и бдительность. И стоило только намекнуть в кратком разговоре одному из старших "ликвидаторов", что длинноволосый, женственный, большеглазый мальчик, с которым она постоянно обнимается там, в клетке, не совсем, вообщем-то и мальчик, а даже, скорее наоборот, и девочка и мальчик сразу, но только новость эта не для всех, иначе начальство тут же наложит лапу на такую экзотику… но вот если старший сделает так, что бы никто не узнал, тогда вполне можно… и лучше всего, когда его же приятелей-"ликвидаторов" будет вокруг поменьше, ведь тогда точно шила в мешке не утаишь…

…Как только за ними захлопнулась дверь, Анька потащила братишку по коридору в направлении противоположном тому, где их ждал любитель экзотики, распаленный рассказом Аньки о тайных достоинствах её названного брата.

— Ты куда? — невольно спросил Саня, ускоряясь вслед за сестренкой.

— Пошли, надо успеть, пока здесь никого, — сумбурно пояснила Анька.

— А как же ребята? — поинтересовался Саня.

— Какие тебе сейчас ребята, — резко отозвалась Анька, — самим бы уцелеть, а он про кого-то еще думает, вот выберемся, тогда…

Анька в своем эгоистическом рационализме, как всегда, была права, но Саньке все-таки неудобно было вот так просто взять и бросить в клетке своих приятелей, с которыми вместе прожили в одной квартире почти четыре месяца, правда, с Варламом меньше, но сути дела это не меняло. "Ну, ведь не могла Анька всех сразу с собой увести, хорошо хоть меня позволили, да еще неизвестно — зачем, а здесь, сейчас, самое опасное будет, — подумал Санька, оправдывая себя в собственных глазах. — Тут и пристрелить могут, если попадемся под горячую руку. А там, все-таки живые, хоть и в клетке…"

Додумывал свои оправдательные мысли Санька уже в узеньком, тесном коридорчике, заваленным непонятным хламом, вроде тумбочек от канцелярских столов, сломанных стульев и пустых картонных коробок из-под соков.

— Давай быстрее, — прошипела Анька, раскидывая пинками картонки и подтаскивая замешкавшегося брата к запыленному странному металлическому люку в полу.

— А что это? — спросил Саня, с усилием подцепляя за скобу тяжеленный люк и, кряхтя, откидывая его в сторону.

При этом в пояснице слабого физически мальчишки будто что-то треснуло от напряжения, и Саня опасливо пощупал себя за задницу.

— Лезь первым, быстрей, быстрей, — подтолкнула его Анька, не собираясь рассуждать стоя прямо тут, над люком, куда выведет их это кривая дорожка.

Сумрачный, пахнущий чем-то влажным и неприятным, темный колодец, казалось, был бесконечным, но — уже секунд через двадцать шустрого перебирания ногами и руками по заржавленным скобам, торчащим из стены, Саня ощутил твердую почву под ногами. Точнее говоря, это была не почва, а заросший чем-то липким и противным бетон подземного коллектора, но и он порадовал мальчишку определенностью. И тут ему на голову свалилась Анька, крепко приложив острым каблучком по уху.

— Ты чего!.. — едва не заорал Саня, но Анька в дополнение приложила ему и хлесткой пощечиной по губам.

Братишка не успел обидеться, потому что Анька тут же принялась толкать его по коллекторной трубе подальше от люка.

Под ногами было скользко, и что-то неприятно хлюпало, кулачки Аньки то и дело шпыняли в спину и разболевшуюся в полусогнутом положении поясницу, но пришлось смириться и старательно уходить как можно дальше от колодца, по которому они спустились в подземелье.

Ему казалось, что ушли они уже очень далеко, и кажется, был еще поворот, а может, это просто так сильно хотелось Саньке, что б поворот в тоннеле непременно был, и в этот момент, заглушая прерывистое, тяжелое дыхание, позади что-то громко плюхнулось в слякоть, скопившуюся под колодцем. Анька едва успела с силой толкнуть Саню под коленки, как по ушам ударил басовым "бом!!". Чем-то, будто с силой горсть песка кинули, стегнуло по стенкам, и трубу заволокло ядовитым дымом.

Анька вскочила на ноги, едва ли не пинками подняла брата и теперь уже побежала первой, волоча Саньку за собой, как маленького…

В подвале было сухо, прохладно и пыльно, но после вонючей жары коллекторной трубы с ее скользкими стенами и едва ли не живым туманом, жадно приникающим к коже, Аньке показалось, что они с братом вырвались из маленького ада в чистилище.

Саня тут же привалился к стене, закрыв глаза и охая вполголоса. А Анька подошла к узкой вентиляционной амбразуре, сквозь которую в подвал прорывались сполохи синеватого света. Там, на улице, под далекими фонарями, что-то происходило.

Но оханья брата отвлекали и раздражали, и Анька поинтересовалась:

— Сань, ты чего так разошелся? охаешь, как старичок радикулитный, или тебя осколком где зацепило?

— Да в порядке я, — признался Саня, — тошно только, да еще спина болит после этого люка… едва поднял его…

— Фу, ты, ну, ты, — усмехнулась Анька, — а я-то уж испугалась. А спина твоя пройдет, зато вот живая она и с тобой вместе, а не гниет где-нибудь в яме.

— Типун тебе… — не договорил Саня.

Его слова заглушил длинный, истошный вой, совсем не похожий на человеческий, полный ошеломляющей боли, тоски и жалости к себе.