Время покупать черные перстни

— Ищу своего Натти Бампо, — говорил он в тот раз. — Только современного и обязательно бессребреника, благородного, и непременно радетеля природы.

— Одни положительные комплексы? Не слишком ли сирописто?

— Я имею право мечтать? Назаров вскакивал, закипал:

— Вот ты перечитай Фенимора Купера, перечитай! Он же к нам сегодняшним обращается. Впрямую обращается. Вот, ты только послушай. Это же про нас, про сегодняшних, это же к нам обращено: «Целыми селениями, из всех орудий, от детского лука до взрывчатки, изводят живность в лесах и реках…» Каково, а?

— Наизусть шпаришь. Впечатляет.

— А иди ты, — благодушно отмахивается Вячеслав.

За несколько месяцев перед этим я прочитал его фантастическую повесть «Зеленые двери Земли» (сейчас она называется «Бремя равных», по-моему, это хуже). Признаться, начало повести меня насторожило: опять дельфины, снова поиск контактов с ними. Спросил: «Слава, а почему именно дельфины?»

Видно, не я один задавал этот вопрос. Вячеслав вздохнул, близоруко прищурился:

— Понимаешь, не хотелось ломать копья с рецензентами по поводу других особей, идущих на контакт с человеком, ну и… тратить время на доказательства, заручаться отзывами специалистов. А дельфины — это привычно, они, благодаря литературе, с древних времен нам чуть ли не родственники. И потом, что не менее важно, привычный образ всегда как бы документален: в этом повинны кино и телевидение. Документ и образ — в одном ряду И если поставить себя на место читателя, образ дельфина как бы документален. А вокруг море реальной фантастики…

Не помню дословно всех аргументов, приведенных Вячеславом, но суть его доказательств сводится примерно к следующему, на первый взгляд, несколько парадоксальному выводу: стереотипы, но в качестве помощников!

Человечество — и это, мол, давно доказано — мыслит и оперирует, в основном, давно всем привычными и известными образами и понятиями, это и объяснять не надо, у каждой языковой группы наготове целые обоймы из привычных слов, и это помогает, убыстряет общение. Даже идиомы можно классифицировать как образные языковые стереотипы — Да, да, не надо бояться этого слова! Взять, к примеру, пословицы и поговорки. Они же не подвергаются трансформации веками и тысячелетиями. Чем не стереотипы? А как ёмко заменяют собою пространные предложения? А случайно ли, скажем, вся современная инженерия базируется на унифицированных узлах? Строительство — блоками, телерадиосхемы — блоками, ремонт сложнейшей аппаратуры — и тот сводится, в основном, к замене одного блока другим…

— Это точно, — вздыхаю, — мастеров почти не осталось при твоей блочной системе, блоху теперь, увы, некому подковать.

— Ретроград ты и… и…

— Пустопорожняя посредственность, — подсказываю я.

— А что? — смеется Вячеслав. — Утверждаю.

— Новый блок?

— Что-то в этом роде. Но если говорить о современном левше, то он сейчас по сложнейшим чертежам такие электронные манипуляторы собирает, которые не только блоху, а любого микроба подкуют.

— Так ведь то по чертежам! Какое же это творчество?

— А ты почитай ежегодные списки лауреатов Государственных премий в области науки и техники, сколько там рабочих. Считай, каждый второй из них — Левша с большой буквы. Творец!

— Алгеброй поверяешь? Ладно, почти убедил. Но дельфины…

— Дельфины — тот же привычный блок в обойме научной фантастики. И не только в ней. Дельфинарии-то строим? — Вячеслав одним глотком допивает остывший кофе, — И поставь, я, скажем, вместо них осьминогов, — обрати внимание, что они конструкцией своей головы и глаз даже больше похожи на человека, — двадцать лет пришлось бы кое-кому доказывать, что я не верблюд… Да разве в дельфинах все дело? Ты вот задумайся: а мы, люди, какие в их, дельфиньем, понятии?

— Наверное, волосатые, а?

Вячеслав, не принимая шутки, смотрит куда-то вдаль повлажневшими от волнения глазами. Я распахиваю окно, сигаретный дым уносит в прохладу ночи.

— Проникотинились, — ворчу я.

— Накофейнились, — ворчит Вячеслав, вторя мне. — Аж сердце набекрень.

Да, кофе ему уже тогда был противопоказан… Задаю последний вопрос:

— Слава, а сто сорок органов чувств, не многовато для млекопитающего и для… фантастики?

— Так и знал… Ты же зануда, в тебе следователь погибает! — Он начинает быстро перечислять: — Метеочувство, радиолокация, рентгеновидение, ультраслуховые ощущения, генетическое чувство опасности, подводное зрение, надводное, цветозапах, цветозвук, мгновенная и точно выверенная на уровне компьютерных вычислений реакция на неприятие изменяющейся среды и… остальные сто с лишним чувств. А кто не верит, пусть у них спросит. Нам же, двуногим, подобные ощущения незнакомы, мы утеряли их… Вот со своими болячками возиться, на это мы мастера.

Прокручивая несколько позже в памяти этот разговор, я вдруг вспомнил, что в повести «Зеленые двери Земли» Вячеслав Назаров пронзительно точно описал ряд болезненных ощущений, которые испытывал один из героев — профессор Иван Сергеевич Панфилов: «Словно тонкая дрель все глубже и глубже входила под левую лопатку, глубокой болью отдавая в плечо. Боль давила виски, скапливалась где-то у надбровий, и тогда перед глазами порхали черные снежинки…»

Говоря словами Назарова, «черные снежинки» — это один из зрительных импульсов, несвойственных здоровому человеку. К сожалению, перед глазами больного писателя они в последние годы мелькали все чаще и чаще… В повести «Синий дым» есть у него своеобразный песенный куплет-рефрен:

Не берусь судить о качестве его стихов, это, во-первых, занятие деликатное, а во-вторых, и это главное, Вячеслав нравился мне как человек… Но вот, например, белые стихи из его фантастической повести-поэмы:

«…если будет день, когда окаменевший пепел, еще хранящий радиоактивность, покроет почву вымершей планеты, как полотно смирительной рубашки, стянувшей туго тело идиота… то я хочу быть спорой… Серой спорой с непоборимою способностью деленья — живою спорой!.. Началом новых миллионолетий сурового и трудного отбора в пути от протоплазмы к совершенству».

Решайте сами, нужен ли этим взволнованным строкам какой-либо комментарий?

Или вот еще.

Это из его «Атлантиды».

Был «…огромный остров, где пел бетон, сверкали сталь и пластик в прекрасных музыкальных воплощеньях (разрядка моя. — В. М.), где по спирали серого асфальта неслись, как пули, электромобили, ракеты перечеркивали небо…»

Все, вроде бы, не ново, все узнаваемо в повестях Назарова — и дельфины, и Атлантида. Но (вспомним мысли автора о блочном строительстве) это лишь своеобразный антураж, прием, помогающий не отвлекать читателя от главного, потому что главное здесь — в ситуациях, в поведении людей, в их жизненной, в общественной, личной человеческой позициях. Вот перед нами (тоже узнаваемый!) делец от науки с высоким званием советского академика, сделавший себе имя на мнимом приручении дельфинов, и он же, подстроивший дело так, что люди открывают стрельбу по ним: псевдоученый боится, что его «постулаты» в науке, весь его жизненный уклад будут нарушены… Старейшины дельфиньего племени вынуждены констатировать: люди «нарушают равновесие природы и убивают друг друга. Разве могут убивать разумные существа?» И разве можно уничтожать среду, в которой обитаешь? (В последней фразе я поменял лишь форму глагола, поэтому она выведена из кавычек).

Еще более подтверждает авторскую концепцию «Атлантида», имеющая подзаголовок «Фантастическая поэма». Вводка в нее тоже традиционна: мы уже с вами знаем, что это был огромный остров, «где пел бетон, сверкали сталь и пластик», и т. д. Но автора заботит другое: отчего погибла Атлантида — от землетрясения, от испепеляющего атомного пожара? Или, что самое страшное, все произошло из-за того, что люди, достигшие высот цивилизации, затворились в своих благоустроенных конурах и перешли однажды только на механическое общение посредством кнопок и тумблеров, т. е. стали обходиться не только без блочных фраз, но и вообще без слов?