Когда дьявол пляшет

— Да, конечно, — сказал О’Рейли. — А затем приготовьтесь к буре.

Шари провела пальцем по длинному шраму на животе Папы О’Нила и запустила пятерню в густую седую поросль у него на груди.

— Это было здорово; ты очень хорош.

— Спасибо, — произнес О’Нил, повернулся на бок, не прерывая касания, и достал бутылку муската, оставленную им рядом с кроватью. — Ты тоже; вымотала старика напрочь.

— Не могла упустить такой шанс, — усмехнулась Шари. — Я и сама довольно старая и уставшая.

— И вовсе ты не старая, — сказал О’Нил, прижав ее теснее к себе. — Ты не тинэйджер, но я и не хочу тинэйджера у себя в постели; человек без шрамов не стоит моего времени.

— Нет у меня никаких шрамов, — сказала она, сделав вид, что не поняла. — Видишь?

Она провела рукой по собственному телу.

— Ну, есть шрам после аппендицита, но и все.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — отозвался О’Нил, глядя ей в глаза. — Когда я думаю про все эти порезы и ожоги у себя на теле, мне кажется, что у меня меньше шрамов, чем у тебя. Не намного, но меньше.

— Обманщик.

— Улыбайся, когда это говоришь, — сказал Майк-старший, но он сам произнес это с улыбкой. — А серьезно, когда-то давно я уже сделал ошибку, думая, что юной симпатичной мордашки вполне достаточно. Оказалось, что нет; человек, не прошедший огонь и воду, не знает, что на свете почем. Они думают, что кругом должен быть свет и благодать. Это не так; мир в лучшем случае полосатый. Клянусь, моя бывшая жена все еще верит, что с послинами можно говорить и убедить их в ошибочности их пути. «Привести их к Богине». Меня просто тошнит. Особенно когда я думаю про все время и усилия, потерянные в начале войны благодаря засранцам из лагеря «мир любой ценой». И если честно, есть люди впятеро хуже послинов. У лошадей в башке не слишком густо, и нет возможности вырваться из круга; люди же могут выбирать. Все дело в том, что слишком многие выбирают зло.

— Я не думаю, что все можно решить насилием, — сказала она. — И считать людей злом тоже под большим вопросом, даже моего бывшего мужа, кто почти подходил под это описание. Но это, несомненно, единственный язык, понятный послинам. Я… не всегда в это верила. Но я после Фредериксберга уже другая.

— Я знаю, — сказал он, обнимая ее. — Ты лучше.

Она прижалась к нему и куснула за плечо.

— Ты говоришь так, что я почувствовала себя лучше.

— Не, я говорю это, чтобы заняться сексом, — со смехом сказал О’Нил. — А если ты чувствуешь себя лучше, так это называется довеском.

— Что? Опять? Ты где-то раздобыл «Виагру»?

— С тобой, детка, мне не нужна «Виагра»! — пропел О’Нил и подрыгал бедрами.

— Что? — воскликнула Шари. — Да это пошло! Можно даже сказать, оскорбительно!

— Прости, — раскаялся фермер, смеясь. — Должно быть, я на секунду вообразил себя Брюсом Кэмпбеллом.

— Что ж, пока ты не разразишься чем-нибудь типа «детка, ну какая же ты страшная», оставлю тебя в живых, — произнесла она и поцеловала его.

Позже она провела пальцами вдоль его спины и прошептала на ухо:

— «Плох Эш или хорош, твой пистолет всегда взведен».