Вечный бой (Сборник)

Высота, не ограниченная стенами, — таково было общее впечатление. Кенлон, задрав голову, словно зевака, шел вперед, пока не почувствовал, что Дарен удерживает его. Он удивленно посмотрел под ноги — пол плавно понижался, а чуть дальше зияла пропасть сорока футов в ширину и три четверти мили в глубину. Кенлон отшатнулся, а Ларей вежливо хихикнул.

— Не бойтесь, — сказал крылатый человек, — мы подхватили бы вас, даже если бы вы внезапно упали. Вы, конечно, понимаете, что в мире, где у людей есть крылья, жилища устроены совершенно иначе, чем у вас — людей далекого прошлого.

Кенлон, разумеется, понимал это.

— Вы должны спуститься на… — Ларен назвал слово, означающее на его языке эквивалент ста метров и закончил с загадочной улыбкой: — Не удивляйтесь, когда увидите Совет.

Прежде чем Кенлон успел ответить, Ларен уже влетел в шахту. Канаты натянулись, и Кенлона повлекло вниз. Он взглянул в пропасть, и увидел, что Ларен приземлился и смотрит на него снизу вверх. Где-то там скрывался зал Совета; Кенлон напряг зрение и увидел продолжение туннеля за спиной Ларена. А потом…

Он полетел.

Кенлон летел. Невозможно было ошибиться в этом, настолько свободно и легко он себя чувствовал, летя сквозь туман, такой густой, что нельзя было даже увидеть кончики крыльев.

Он подтянул ноги к телу и с трудом различил свои крылья — с трудом, потому что два огромных крыла молотили воздух словно поршни быстро запущенных двигателей. Его тело наполнилось силой; радость переполняла его душу.

Довольно долго он находился под властью необычайно сильных новых чувств и ощущений. Затем постепенно к нему словно бы вернулось прежнее состояние. Видение исчезло. Кенлон дернулся всем телом и почувствовал себя сбитым с толку, оглушенным.

Что… что… ЧТО произошло?

Птицелюди спустили его к залу Совета; он уже видел пол, когда…

Он полетел. На крыльях. Но не сам, а внутри… его мозг, его сознание, он сам очутился в теле крылатого человека.

Должно быть, они сделали это намеренно. Перенесли его… сущность… в тело крылатого человека, чтобы показать ему ментальное и физическое совершенство своей расы.

Кенлон уцепился за этот логический довод, вдруг осознав, что снова летит. Он поднимался вверх к какой-то цели, к которой тот птицечеловек, в чье тело он был перенесен, направлялся.

Внезапно Кенлон попал в невообразимую толщу облаков. Его крылья пропитались влагой, но их сила ничуть не ослабла. Огромное сердце, мощные легкие, неутомимые мускулы тела, которое он обрел, принимали на себя страшные напряжения, и крылатый человек быстро преодолел препятствие.

Разум Кенлона был утомлен борьбой с гравитацией и сопротивлением воздуха, хотя он понимал, что это не он совершает полет.

Он попытался остановиться — и не смог. Он попытался лететь не вверх, а вниз — и не сумел!

Подавленный неудачей Кенлон прекратил свои усилия. И подумал в замешательстве: я всего лишь пассажир. Сознание настоящего птицечеловека никуда не исчезло. Я зритель. Это не я лечу.

Ответ мгновенно пришел к нему. Его реакция в тот самый момент, когда он вдруг понял, что летит не сам, подчинила на какой-то момент нервы и мускулы крылатого человека. Но только на одно краткое мгновение.

Лучше бы Кенлону было затаиться и ждать дальнейшего развития событий.

Придя к этому решению, он заметил, что туман начал постепенно рассеиваться. Сначала Кенлон увидел свои крылья, затем пару крыльев летящего рядом человека, а затем и других птицелюдей, бьющих крыльями в воздухе вокруг него, пробиваясь сквозь все еще густые облака.

Внезапно они вырвались на солнечный свет, поднялись еще на несколько сотен ярдов, а затем полет закончился.

Какова бы ни была их цель, этот волнующий подъем подошел к концу.

Возможно, они стремились увидеть солнце. И это стоило таких огромных усилий. Месяц без солнечного тепла и света заставил Кенлона мечтать о лучах настоящего солнца.

Если уж он желал этого, то что же чувствовали крылатые люди, живущие в мире, где горизонт был всегда скрыт туманом, мглой и облаками?

Некоторое время крылатые люди просто парили, почти не двигая крыльями. Казалось, они отдыхают в огромном океане атмосферы, время от времени лишь легкими взмахами поддерживая себя в парящем полете. Тишина царила в этом заоблачном мире. Во всех движениях крылатых людей было такое достоинство, такая высота духа, воспарившего над раздорами, одолевающими людей на земле.

В этом небесном чертоге было так мирно, что успокоилась бы любая душа. В темно-голубом небе сияло солнце, чудесный огненный шар, купающийся в прозрачной лазури. И никто не чувствовал холода; пуховая одежда, похожая на оперение птиц, плотно облегала тела людей, не пропуская студеный воздух.

Вокруг Кенлона парили по меньшей мере двести крылатых людей. Они скользили туда-сюда, и он не мог точно сказать, сколько их на самом деле. Примерно половина из них были женщины.

Разглядывая женщин, первый помощник вновь подумал об ангелах. Сейчас он мог хорошо рассмотреть крылатых женщин и подумал, что слово «ангел» как нельзя лучше к ним подходит. Они были меньше мужчин. Ветер развевал их длинные волосы. Нежные лица и маленькие руки, не тронутые ни жаром ветра, ни сыростью туманов.

Женщины начали петь. Их голоса звучали мягко. Сначала одна, а затем остальные, словно по подсказке, присоединились к растущему хору. Ясные, как бегущие потоки воды, их голоса выводили мелодию песни, которая звучала очень мелодично, но не имела четкого ритма. Смесь печали и радости трепетала в ее тонах.

Мужчины тоже затянули песню, и теперь они летели все вместе и пели в унисон.

Их песня принадлежала древней расе, которую постигла трагедия. Скоро Кенлон смог понять значения слов, хотя он улавливал только обрывки. Стихи не имели ни рифм, ни четкого размера, казалось, это были даже не стихи, а некий речитатив:

Это был гимн Первопричине бытия, наполовину тоскующий призыв, наполовину благодарственный гимн за радость существования. Песня умерла так же, как и зародилась, постепенно, пока наконец единственный женский голос не вывел последнюю ноту, которая замерла в тишине.

Вся группа теперь летела быстро, рядами по девять человек. Они двигались в сложном воздушном танце. Быстрее, быстрее — поворачиваясь, ныряя, в слаженном ритме выделывая петли и круги. Их движения были в сотни раз сложнее, чем любой земной танец, и требовали намного больше пространства, и все для одной цели — полетом символизировать песню. Печаль и тоска, нежность и радости прошлого, неопределенность настоящего… Танец закончился, когда каждая группа из девяти птицелюдей описала серию кругов вокруг центральной группы. Собравшись все вместе, они замерли, паря в прозрачном воздухе.