Последняя надежда творцов

Юрий был середнячком, и это, надо сказать, его сильно задевало. Он-то полагал, что его способности и пребывание в сокрытом мире дадут ему преимущество. Но оказалось, что способности способностями, а вкалывать, чтобы добиться успеха, все равно требовалось не меньше, чем другим.

Газеты пестрели тревожными заголовками. Мировой империализм со всех сторон готовился навалиться на молодое государство рабочих и крестьян. В стране одного за другим разоблачали врагов народа. Складывалось впечатление, что чем крепче становится советское государство, тем больше его граждан противятся этому. На эту тему курсанты между собой не говорили. Юрий вскоре даже перестал читать сообщения о том, что происходило внутри Советского Союза, просматривая только сообщения из-за рубежа. Им он пока еще верил.

Надвигалась большая война. Чтобы почувствовать это, не требовалось разбираться в политике. Пороховая гарь, казалось, зависла в атмосфере. Но с какой стороны последует первый удар, этого Юрий предсказать не мог. По его представлениям наибольшую угрозу для страны Советов составлял германский фашизм. Но ведь его с товарищами натаскивали биться с японцами. Наверное, для этого были веские основания. Мировые хищники выбрались из клеток государственных границ и скалили зубы, готовясь вцепиться в горло и друг другу, и любому другому, по стечению обстоятельств оказавшемуся на их пути.

Выстоит ли Союз? Затянувшаяся финская кампания посеяла в сердце Кондрахина тревогу и сомнения в боеспособности Красной Армии. Слишком огромны были потери, слишком мизерным оказывался успех.

А из репродуктора неслись до одури лживые звуки военных маршей: "Чужой земли не надо нам ни пяди…" Как же так, вопрошал про себя Юрий: а Прибалтика, а Бессарабия, а Львовщина? Юрий чувствовал, еще не умея себе этого объяснить, что что-то здесь не так.

Несколько раз он оставался в спортивном зале наедине с бурятом, и тогда товарищ Иванов начинал с ним странные разговоры:

— Я учу вас побеждать в бою, но эта установка глубоко неверна. Тот, кто желает постичь искусство боя, должен придерживаться принципа — не нападай. Я предвижу твои возражения. Они поверхностны. Настоящий мастер всячески избегает боя. Избежать — лучше, чем победить. Запомни, победа тянет в будущее тяжкий груз неверных действий. Даже, наверное, больший, чем поражение. Единственное, чем победа лучше поражения — ты наверняка остаешься в живых.

Кондрахин слышал такие речи в сокрытых мирах, но здесь, в школе НКВД! Он промолчал, и бурят понял его молчание, как согласие.

— Я излагаю тебе восточную философию, которая сильно отличается от нашей. Не надо их сравнивать между собой — оставим это философам. Рукопашный бой для человека, руководствующегося восточной философией, лишь часть жизни. Не зная их философии, ты не сможешь понять их логики боя.

— Я не смогу изучать их философию здесь. Нет времени, да и место неподходящее.

Бурят тихо засмеялся:

— Я тебя буду учить не теории. На востоке теоретической философии не признают. Там образцы, примеры, притчи, парадоксы. У них учит Учитель, — бурят произнес это слово так, что Юрий понял, что речь идет не просто о преподавателе, — а на западе учит автор учебника. Важно, чтобы ты желал учиться.

Юрий ответил согласием, но по глазам бурята понял: тот счел его ответ поверхностным. Они ежедневно занимались в спортзале, то неожиданными упражнениями, то индивидуальными поединками. Кондрахин так и не смог преодолеть тот барьер, которым товарищ Иванов возвел вокруг своего сознания. Он не мог угадать действий бурята в бою. Но его Учитель радовался успехам Юрия, как будто тот с каждым днем прибавлял в мастерстве.

Юрий убедился, что это действительно так, когда Учитель неожиданно выставил его на учебный поединок сразу с четырьмя курсантами. Он справился без труда, одновременно уводя противников в стороны и подготавливая собственную атаку ритмическими движениями тела.

Леня тоже выиграл свой поединок с четырьмя противниками, не пропустив ни одного удара. Только Олега исколотили здорово. Если бы не его богатырское здоровье, он бы не устоял на ногах до окончания боя.

А тем временем закончилась война с Финляндией, закончилась полной победой. Курсанты учились лазать по скалам, маскироваться в освободившейся от снега тайге. Даже сплавлялись однажды по порожистой речке Мане на плоту.

Учеба подходила к концу, и Юрий задумался: как возвращаться в сокрытый мир? Заберут его до окончания учебы, или придется самому выбираться из школы? Это его беспокоило. Он уже забыл, как живут обычные советские люди. Даже ловил себя на том, что считает себя здесь — в своей родной стране — посторонним.

И еще один разговор с бурятом, опять — без свидетелей. Бурят спросил, понял ли Юрий, как он постигает восточную философию. Услышав честный отрицательный ответ, досадливо покачал головой:

— Мало времени, да, слишком мало. Я не успею донести до тебя даже этого. А мне это нужно, поверь. Времена сейчас плохие. Даже плохо, что война кончилась. Когда война, своих все же меньше бьют.

— До следующей войны, кажется совсем немного осталось, — Юрий сказал, что думал. Кондрахин чувствовал — товарищу Иванову можно доверять. Он — Учитель. Учитель никогда не предаст ученика.

— И все равно мы можем не успеть. Память у тебя хорошая. Я назову тебе один адрес, в Москве. Неважно, кто там живет, и кто будет жить. Когда угроза смерти перестанет витать над головами невинных, зайди в эту квартиру. Придумай повод. Дай денег, наконец. В кухне, слева от окна, в стене проходит выступ. На локоть ниже потолка в нем, за кирпичом, тайник. Там лежит рукопись. Перевод с монгольских и китайских древних рукописей. Мой перевод. Называется — "Традиции правильной жизни". Найди ее и сохрани для истории. Я могу не выжить. Даже школы НКВД, случается, полным составом уходят в подвалы, а там — четыре стенки. Слушай адрес…, - бурят наклонился к уху Юрия.

А после был учебный бой, где бурят, как хотел, доставал Юрия. Он бил несильно, только, чтобы показать — твоя защита несовершенна. Тот разговор получил на следующее утро неожиданное продолжение. Выйдя рано утром на пробежку, Юрий заметил товарища Стеценко в неизменном кожаном пальто. Пальто — летом? Хотя… Ночами еще прохладно.

Взрывник-инструктор взатяг курил папиросы: у его ног громоздилась изрядная горка окурков. На Юрия преподаватель внимания не обратил, встревожено глядя на дорогу. И тогда Кондрахин подошел к нему и негромко поздоровался. Взрывник, смяв в руке папиросу, ответил кивком. Потом сказал:

— Товарища Байгуза ночью вызвали в Управление. Еще не вернулся…

Когда Юрий возвращался с пробежки, инструктор взрывного дела стоял на прежнем месте. Лицо его осунулось. Лишь когда курсанты умывались, раздался шум мотора. Из школьной полуторки на ходу выскочил товарищ Байгуз — и взрывник, бросив под ноги очередную папиросу, побежал ему навстречу.

Спустя примерно час Юрий случайно наткнулся на Стеценко, входя в учебный класс. И тот, как бы про себя, пробурчал:

— В этот раз обошлось.

Не только бурят, все преподаватели школы жили в постоянном страхе. В памяти свежи были воспоминания о предыдущих преподавателях, которых вот так вызвали в Управление — и больше их никто не видел. Сотрудники страшного ведомства сами могли в любой момент подвергнуться расправе и знали это куда лучше прочих. Кондрахин вспомнил профессора Мирицкого. Наверное, Семен Митрофанович уже тогда осознавал размах постигшей страну беды, а Юрий стал понимать только сейчас. Но почему Проводник так уверенно говорил о безопасности Центра? Или там, в сокрытых мирах, просто не знают истинной обстановки, царящей в стране?

Его собственное предназначение — спасение Вселенной — отодвинулось на задний план, так далеко, что Юрий о нем практически не вспоминал. Есть реальный мир и реальная жизнь, где тебя подстерегают тысячи и зримых, и невидимых опасностей. Вот-вот грянет война, и весь выпуск учебного центра бросят под вражеские пули. А может, это произойдет раньше: не резон держать в резерве подготовленную диверсионную группу. Если, конечно, прежде этого до Кондрахина не дотянутся холодные щупальца контрразведки. Хотя до сих пор ни одного постороннего лица в пределах учебного центра он не видел. Видимо, курсанты действительно составляли некую военную тайну, как об этом в первый день сказал майор.