То самое копье

Третий город был укреплен получше — наполненные водой рвы окружали стены, и о подкопе не стоило и думать. Длительная осада тоже не входила в планы Харальда, поэтому он денно и нощно ломал голову над тем, как перехитрить горожан, прятавшихся за укреплениями, словно черепаха в панцирь.

Словно от безделья, варяги устроили однажды состязания в силе и ловкости. На поле неподалеку от ворот они бегали наперегонки, бросали копья, поднимали камни, словом, хвастались друг перед другом силой и ловкостью. Редкое зрелище привлекло внимание осажденных, которые, вспомнив о древнеримских игрищах, собирались толпами на стенах, выражали криками свое одобрение и даже бились об заклад, кто из варваров выйдет победителем. Варвары же, сделав вид, что не желают служить забавой для презренных и изнеженных южан, перенесли свои состязания подальше. Горожане, уже вошедшие во вкус и привыкшие к потехе, разразились возмущенными криками, но делать было нечего — ворота города приоткрылись, и горстка самых дерзких и отчаянных зевак приблизилась к состязавшимся на безопасное расстояние.

На второй день число зрителей удвоилось, на третий — утроилось, а на четвертый в широко распахнутые ворота вышла поглазеть на игры северян едва ли не треть жителей.

И тут Харальд решил, что выжидал достаточно. Вечером он велел своим воинам приготовиться к бою. Каждый из тех, кто добровольно развлекал городских зевак, должен был спрятать под плащом меч. Но ни о щите, ни о шлеме не могло быть и речи, чтобы не вызвать подозрений у сицилийцев. Поутру варяги, как и в прежние дни, вышли на поле, состязаясь в беге, они как бы невзначай устремились к толпе потешавшихся над ними горожан. Когда же расстояние между игроками и зрителями сократилось до хорошего броска копья, Харальд подал знак, зычно затрубили рога, и несколько десятков свирепых воинов врезались в толпу, брызнувшую во все стороны, как брызгает лужа под тяжелым кованым сапогом.

Дружинники Харальда не стали ловить тех, кто пустился наутек, — орел не гоняется за мухами. Они рвались к воротам, за которыми скрывалась столь желанная добыча: золото, женщины, вино. Но в воротах их встретила стража в полном вооружении. Их было больше, они ощетинились копьями, они прикрылись щитами, они пускали длинные каленые стрелы, а у северян были только мечи. Халльдор, сын Снорри, намотал плащ на левую руку и отражал удары вражеских мечей, в то время как его клинок без устали поднимался и опускался. Его уже ранили в лицо, и кровь хлестала изо лба, окрасив в рыжий цвет пегую бороду. Наконец подоспел и Харальд с остальными воинами и бросился в сечу. Стрела сразила его знаменосца.

— Подними знамя, Халльдор! — проревел сквозь шум битвы Харальд.

— Пусть заяц несет твой стяг, трус! — крикнул в ответ Халльдор. — Ты еле волочишь ноги.

Но знамя все-таки поднял. Он был первым и последним, кто безнаказанно обвинил Харальда в трусости. Халльдор, сын Снорри, всю жизнь потом гордился шрамом. И не было у Харальда друга ближе и вернее, чем он.

Город пал, и смех горожан сменился плачем.

Четвертый город сопротивлялся отчаянно. Страх удесятерил силы защитников, и они храбро отражали натиск северных варваров. Наученные горьким опытом соседей, они не поддавались ни на какие уловки. Город был больше и богаче остальных, и Харальд не мог позволить себе уйти без добычи — дружинники теряли терпение и готовы были взбунтоваться.

И вот тогда-то появился монах, непривычно улыбчивый для людей своего племени. Одарив Харальда белозубым оскалом, он спросил:

— Ты хочешь взять город?

— Угадал, приятель! — пренебрежительно бросил конунг, презиравший монахов, как людей бесполезных в ратном деле.

— Что ты скажешь, если я помогу тебе?

— А что ты хочешь, чтобы я сказал? — ответил вопросом на вопрос Харальд, с раннего детства приученный не верить бескорыстию.

— Что я твой друг и что меня, как друга, ждет награда.

Харальд ухмыльнулся в густую рыжую бороду, что делала его столь похожим на Тора.

— Я твой друг, монах, и тебя конечно же ждет награда. Чего ты хочешь? Золота? Камней? Прекрасную деву?

Еще раз белозубо оскалившись, монах отрицательно покачал головой.

— Мне не нужно ни золото, ни каменья, ни даже дева, пусть она в тысячу раз прекрасней и добродетельней шлюшки, что подарила миру Господа нашего Иисуса Христа. Я хочу получить копье.

Конунг удивленно фыркнул и кивком указал монаху на ворох оружия у его шатра — его добыли в последнем бою, и среди него было немало превосходных копий.

— Да хоть десяток! Выбирай любое.

— Нет… — Монах никак не желал расставаться с улыбкой. — Мне нужно копье, хранящееся в городе.

— Оно из чистого золота? — хмыкнул Харальд.

— Нет, оно обычное, но таит в себе силу для того, кто верует в Бога.

Викинг вспомнил слова про «шлюшку» и заметил:

— Ты не очень-то похож на истинно верующего!

— У каждого из нас свой Бог, сын мой! — заметил монах. — Ну как, договорились? Я получаю копье, а ты — город.

Харальд задумался — уж слишком необычным показалось ему предложение незнакомца, но задумался лишь на мгновение, после чего кивнул:

— По рукам. Как, кстати, твое имя?

— Меня кличут святым Иудой из Кариота, — ответил монах.

— Странное имя, — сказал Харальд, что, впрочем, не имело для него особого значения. Конунг нежно погладил свой покрытый зазубринами меч, прозванный Свафниром [4], и спросил: — Как я возьму город?

— Просто, — улыбнулся монах и, сияя улыбкой, поведал конунгу свой план.

А он был действительно гениален и прост.

Уже на рассвете нового дня к вратам города прибыл норманнский вестник, известивший, что ночью Харальду явился Бог, повелевший покаяться и принять крещение. После недолгих колебаний епископ решился выйти за ворота, и его с почетом провели в лагерь варягов. Харальд почтительно облобызал холеную длань гостя и был обращен в истинную веру. Горожане ликовали, полагая, что избавились от напасти, и кричали о чуде.

— Чудо! Чудо! — твердили они. — Чудо спасло нас, остановив падающую на город звезду разорения!

Так прошел целый день, полный надежд и ликования.

А еще через день Харальд почувствовал приближение смерти. И вновь поскакал вестник к вратам города, чтобы сообщить последнюю волю умирающего. Новообращенный брат желал, чтобы его причастили в городском храме.

Надо ли говорить, что жители города призадумались? У них были все основания не доверять Харальду. Но отказать умирающему в последней милости было бы верхом неприличия. Горожане дали согласие впустить в город повозку с больным, которого должны были сопровождать лишь десять самых близких ему людей. Всем остальным норманнам было велено оставаться за стенами. Что ж, Харальд не стал спорить, хотя подобное недоверие и оскорбляло его честь. Он был слишком слаб, чтобы спорить. Опираясь на руки друзей, Харальд улегся на дно повозки, сплошь покрытое шкурами, и печальная процессия двинулась в путь. Люди Харальда шли без оружия, что как нельзя лучше показывало их мирные намерения, лица их выражали такую глубокую печаль, что растрогалась даже стража, столпившаяся в воротах. Воины посторонились, пропуская скорбный кортеж. Едва лишь повозка оказалась за стеной, как Харальд улыбнулся всем своим иссеченным шрамами лицом. Он легко спрыгнул на землю, и в руке его блеснул меч, вонзившийся в горло ближайшего стражника. Спутники конунга дружно схватились за мечи и щиты, спрятанные под шкурами, и завязали бой. Дружина, провожавшая своего предводителя в последний путь, тотчас же расправила стальные крылья и устремилась на подмогу крохотному передовому отряду, с трудом державшемуся под натиском стражи. Надо ли говорить, что и этот бой Харальд выиграл? Надо ли говорить, что и этот город пал? Норманны получили заслуженную добычу: и золото, и каменья, и прекрасных дев. Монах же получил свое копье. Он вошел в город вместе с воинами и наравне с ними орудовал мечом, чья рукоять удивительно напоминала крест. Потом монах исчез, а когда Харальд увидел его вновь, в руке его было копье.