Машина пространства

Только тут я вспомнил, что мой саквояж так и остался там, где я бросил его, — в прихожей.

Сэр Уильям взглянул на меня еще раз.

— Автомобилями? Гм… Неплохое увлечение для молодого человека. Но, боюсь, мой интерес к ним был преходящим. Свой экипаж я разобрал на составные части, потому что они могут пригодиться мне в лаборатории…

— Автомобили все более входят в моду, — сказал я. — Так или иначе, в Америке…

— Да, да, но я ученый, Тернбулл. Автомобили — это лишь одна узкая борозда в необозримом поле новых открытий. Мы на рубеже двадцатого века, и этому веку суждено стать веком науки. Горизонты научной мысли поистине необъятны…

Сэр Уильям обращался, казалось, вовсе не ко мне, он смотрел куда-то вдаль, поверх моей головы, вертя в пальцах потухшую спичку.

— Согласен с вами, сэр, — произнес я, — вы затронули тему, привлекающую всеобщее внимание…

— Да, но весьма немногие делают из нее правильные выводы. Обычно считают, что наука усовершенствует все, что у нас сегодня есть. Говорят, например, что железнодорожные поезда пойдут быстрее, а пароходы станут вместительнее. Я же полагаю, что и поезда и пароходы отойдут в область предания. К концу двадцатого века, Тернбулл, человек будет путешествовать по планетам Солнечной системы так же свободно, как сегодня по улицам Лондона. Мы познакомимся с людьми, населяющими Марс и Венеру, не хуже, чем сегодня знакомы с немцами и французами. Смею вас даже заверить, что мы не ограничимся планетами, а отправимся еще дальше, к звездам Вселенной!..

В эту минуту в комнате появилась миссис Уотчет. В руках у нее был серебряный поднос, на котором разместились чайник, кувшинчик с молоком и сахарница. Что до меня, я воспринял это вторжение с известным облегчением: ошеломляющие идеи сэра Уильяма и его взвинченная, нервная манера держаться создавали сочетание почти непереносимое. И он, по-моему, тоже был рад, что его прервали; пока служанка, поставив поднос на стол, разливала чай, сэр Уильям отступил назад и, опершись на камин, принялся заново раскуривать трубку. Только теперь мне наконец представилась возможность рассмотреть его хорошенько, рассмотреть самого человека, а не его причуды.

Он был, как я уже упоминал, высок и плечист, но по-настоящему поражала в нем голова. Высокий и широкий лоб, бледное лицо, серые глаза. Над висками волосы слегка поредели, но на затылке были густыми и взъерошенными, что еще более увеличивало размер головы, и к тому же он носил кустистую бороду, которая подчеркивала белизну кожи.

Признаюсь, я пожалел, что не застал его в более спокойном состоянии: за какие-то пять минут, проведенные в комнате, он разрушил без следа те приятные чувства, которые внушило мне общество Амелии, и я опять стал нервничать — не меньше, чем он.

Потом меня внезапно осенило, что он, быть может, просто не умеет беседовать с незнакомыми людьми, что ему гораздо привычнее часами работать наедине с собой. В то же время моя профессия предусматривала множество новых знакомств, требовала от меня умения сходиться с людьми, и, как это ни парадоксально, я вдруг понял, что должен взять инициативу на себя. Как только миссис Уотчет вышла из комнаты, я произнес:

— Вы сказали, сэр, что почти закончили свою работу. Надеюсь, я вам не помешал?..

Искренность моего вопроса возымела желаемое впечатление. Он шагнул к одному из свободных стульев и сел, и его голос, когда он ответил мне, звучал несравнимо спокойнее.

— Вы тут безусловно ни при чем. Если захочу, продолжу после чая. И в любом случае передышка была мне совершенно необходима.

— Могу я осведомиться о характере вашей новой работы?

Сэр Уильям глянул мельком на Амелию, но та хранила на лице непроницаемое выражение.

— Мисс Фицгиббон не рассказывала вам о том, чем я занят в настоящее время?

— Немного рассказывала, сэр. Например, я видел построенный вами летательный аппарат.

К моему удивлению, он расхохотался.

— Уж не считаете ли вы меня безумцем, Тернбулл? Зачем мне ввязываться в столь безнадежное предприятие? Мои ученые коллеги в один голос уверяют, что аппараты тяжелее воздуха летать не могут. А вы думаете иначе?

— Идея нова для меня, сэр. — Он ничего не ответил, лишь продолжал сверлить меня взглядом, и я поспешил добавить: — Мне представляется, что проблема упирается в отсутствие достаточно мощного источника энергии. Конструкция сама по себе вполне логична.

— Нет, нет, конструкция тоже никуда не годится. Я подошел к делу совсем не с той стороны. Идея механического полета уже изжила себя, изжила, хотя аппарат, который вы видели, даже не был еще испытан в воздухе!

Он торопливо отхлебнул чаю, потом с поразительной скоростью вскочил со стула и устремился к шкафчику на другом конце комнаты. Приоткрыв ящик, он вынул оттуда конверт и вручил мне.

— Посмотрите-ка на них, Тернбулл. Посмотрите и скажите, что вы об этом думаете.

Я открыл конверт и обнаружил внутри семь фотографических портретов. На первом был изображен мальчик, на втором — тоже мальчик, но чуть постарше, на третьем — подросток, на четвертом — юноша и так далее.

— Это все портреты одного и того же человека? — спросил я, уловив несомненную общность лиц.

— Вот именно, — подтвердил сэр Уильям. — На портретах мой двоюродный брат. По счастью, он позировал фотографу через равные промежутки времени. Теперь скажите мне, Тернбулл, не замечаете ли вы в этих портретах чего-то особенного? Нет, конечно. Каким чудом могли бы вы отгадать мои мысли? Это семь портретов — семь срезов четвертого измерения!

Я недоуменно нахмурился. Амелия пришла мне на помощь:

— Сэр Уильям, ваша концепция, вероятно, внове для мистера Тернбулла.

— Она не сложнее, чем концепция летательных аппаратов тяжелее воздуха. Если вас, Тернбулл, не смутила эта концепция, почему бы вам не разобраться в четвертом измерении?

— Вы имеете в виду… — робко вымолвил я.

— Пространство и время! Вы угадали, Тернбулл! Время, величайшую из загадок…

Я вновь повернулся к Амелии в надежде, что она не откажется мне помочь, и встретил ее пристальный, изучающий взгляд. На ее губах обозначилась улыбка, и тут я понял, что она-то выслушивает соображения сэра Уильяма на этот счет отнюдь не в первый раз.

— Эти портреты, Тернбулл, представляют собой двумерные изображения трехмерного индивидуума. Они воспроизводят его рост, ширину его плеч, они могут даже передать намеком глубину объекта… но сами они навсегда останутся плоскими, двумерными кусочками бумаги. Тем более не в состоянии они воссоздать тот факт, что объект всю свою жизнь путешествует во времени. И все же, вместе взятые, они служат мостиком в четвертое измерение…

Он мерил комнату шагами и, выхватив у меня фотографии, в возбуждении размахивал ими. Затем пересек комнату еще раз и расставил портреты на камине, один подле другого.

— Пространство и время неразделимы. Я пересек комнату и, следовательно, переместился в пространстве на несколько ярдов. И вместе с тем я передвинулся во времени на несколько секунд. Вам ясно, что я хочу сказать?

— Что одно движение как бы дополняет другое? — предположил я не слишком уверенно.

— Именно! И я сейчас работаю над тем, чтобы разделить эти два вида движения — чтобы дать нам способ путешествовать в пространстве обособленно от времени и путешествовать во времени обособленно от пространства. Позвольте я покажу вам, чего достиг…

С этими словами он круто повернулся на каблуках и стремительно вышел из комнаты. Громко хлопнула дверь.

Я был совершенно сбит с толку и только таращил глаза на Амелию, покачивая головой.

— Мне бы следовало знать, — сказала она, — что сэр Уильям разволнуется не на шутку. Поверьте, Эдуард, он не всегда такой. Но когда он проводит в лаборатории весь день, погруженный в работу, то вечером частенько бывает очень возбужден.

— Куда он делся? — спросил я. — Нам не надо пойти за ним?

— Он отправился обратно в лабораторию. По-моему, он собирается показать вам что-то, над чем трудился сегодня.