Монристы

евавших с нами на новогоднем балу…

Я спустилась вниз и подошла к Сиру. Он стоял на пороге и смотрел на снег.

– Вы куда?

– Я больше не приду, – сказала я. – Спасибо… за все.

Он внимательно посмотрел на меня и вдруг догадался.

– Ждите здесь.

И быстро ушел.

Я с тоской посмотрела ему вслед. Было больно думать, что все кончилось так внезапно и быстро. Еще не растаял снег. Но все кончилось. Исчезло обаяние. Их больше, их намного больше, и они не поймут.

Вернулся Сир и повел меня в залу – за руку. Там были построены во фрунт все новенькие.

Чужие, ухмыляющиеся лица. Сир наклонился ко мне.

– Кто из них тебя обидел?

У меня закружилась голова. Это ужасно, когда перед тобой стоит шеренга, и ты можешь на любого указать пальцем – «этот».

– Никто, – сказала я. – Меня никто не обижал.

Насмешливые и злые взгляды вслед. И один взгляд – недоуменный, грустный.

Глава вторая

Ты мной питаешься, Витус. Ты, как и моя жена, не можешь понять, что человеком нельзя питаться систематически. Человеком можно только время от времени закусывать. Впрочем, вполне возможно, что в данное время и тобой самим уже с хрустом питается какой-нибудь твой близкий дальний родственник или прицельно облизывается дальний знакомый…
«Петр Ниточкин к вопросу о матросском коварстве»

Хатковская и я сидели на уроке биологии. К девятому классу все, что происходило у доски, перестало нас интересовать. Поэтму мы с ней читали: она – мемуары Коленкура, я – «Избранника судьба» Шоу.

«Избранника судьбы» мне принесла Наталья после того, как мы втроем углубились в литературу о Наполеоне. Я смотрела на картинку: молодой худой генерал с мрачным лицом сидит на столе, широко расставив ноги; одной рукой опирается о стол, другую упер в колено – и думала о том, что такого Наполеона я люблю. Хотя он и не похож на нашего Сира.

Вдруг до нас донесся жгучий спор.

– Не, – настаивал Митяйчик, – а все-таки кто произошел раньше: курица или яйцо?

– Теплов выйти из класса!

– Не, я выйду, но вы скажите…

Хатковская повернулась ко мне и с неожиданно вспыхнувшим вдохновением начала рассказывать:

– На совершенно пустынной голой земле, когда не было еще жизни, под черным небом лежало одинокое яйцо…

И класс внезапно стих, прислушиваясь.

– Тишина стояла в мире, – задушевно говорила Хатковская. – Вдруг раздалось громкое ТЮК! – и появилась первая курица…

Нас выгнали из класса.

– Не унывай, Мадленище, – сказала мне Хатковская. – Подумаешь! Пойдем лучше в наш сОрти и немножко побеседуем.

Сорти – это сортир на четвертом этаже. Он почему-то навевает на нас философское настроение. Его окно выходит на глухую стену. Под стеной – мусорные баки. Над стеной – серое низкое небо. Веет Достоевским и хочется говорить о смысле жизни. Мы садимся на подоконник и «немножко беседуем». Хатковская рассказывает, между прочим, что вчера вечером ей хотелось посмотреть фильм, а родителям – хоккей, и она устроила истерику со слезами, а потом убежала в другую комнату и полоснула себе