Маски времени

— Все, что в моих силах.

— Постарайся лично встретиться с Вонаном-19. Ты очень видный деятель науки. Ты сможешь во всем разобраться. Переговори с ним и выясни, действительно ли он жулик.

— Разумеется, он жулик.

— Лео, проверь это.

— А если окажется, что он действительно тот, за кого себя выдает?

Джек сверкнул глазами.

— Тогда расспроси его о его времени. Постарайся узнать побольше про эту внутриатомную энергию. Пусть он расскажет, когда это было изобретено и кем. Может быть, это произойдет пятьсот лет спустя и совершенно независимо от моей работы. Лео, вытряси из него правду. Я должен все знать.

Что я мог сказать?

Не мог же я сказать Джеку, что у него что-то с головой. Мог ли я упрашивать его пройти медицинское обследование? Мог ли я ставить свой дилетантский диагноз паранойи? Да. Но при этом навсегда потерять своего самого близкого друга. И мне не хотелось стать участником чудачеств вокруг Вонана-19. Допуская, что я смогу добиться личной аудиенции с ним, я не хотел пачкаться, имея дело с шутом даже на секунду, чтобы он не думал, что его претензии восприняты серьезно.

Я мог соврать Джеку. Я мог постараться переубедить его.

Но это было бы предательством. Темные, полные боли глаза Джека молили о благородной цели. Я решил действовать.

— Я сделаю все, что смогу, — пообещал я.

Он схватил меня за руку, и мы не спеша побрели к дому.

Когда на следующее утро я собрал вещи, в комнату вошла Ширли. Она была в облегающем платье жемчужного цвета, удивительно подчеркивающем фигуру. И я, так привыкший в ее наготе, снова вспомнил, что она красива, и что моя любовь к ней сочеталась с подавленным, но не подавляемым физическим желанием.

— О чем он рассказал тебе вчера? — спросила она.

— Обо всем.

— О рукописи? И о своих страхах? — Да.

— Лео, ты можешь ему помочь?

— Я не знаю. Он хочет, чтобы я лично встретился с человеком из 2999 года и все проверил. Это не так-то просто. Не думаю, что от этого будет какая-то польза.

— Лео, он очень расстроен. Я очень тревожусь за него. Понимаешь, внешне он выглядит здоровым, но это гложет его на протяжении многих лет. Он утратил все перспективы.

— Ты не задумывалась, что ему понадобится профессиональная медицинская помощь.

— Я не решусь на это, — прошептала она. — Подобное не могу предложить даже я. Это огромный моральный кризис в его жизни. Я не могу говорить об этом, как о болезни. По крайней мере, пока. Возможно, если ты вернешься для того, чтобы убедить его, что все это обман, Джек постепенно избавится от своей навязчивой идеи. Ты сделаешь это?

— Ширли, я сделаю все, что в моих силах.

Она вдруг бросилась ко мне. Ее лицо уткнулось в углубление между моей щекой и плечом, ее грудь, ощутимая сквозь тонкую материю, прижалась к моей груди, а пальцы судорожно цеплялись за мою спину. Она рыдала, сотрясаясь всем телом. Я покрепче обнял ее, но вскоре мягко отстранил, потому что тоже начал трястись, но по другой причине.

Через час я уже ехал по грязной дороге, направляясь в Таксон, где меня поджидал транспортатор до Калифорнии.

Я добрался до Ирвина в сумерках. Нажав на кнопку на дверной панели, я открыл дом. В нем пахло сыростью, как в могиле, потому что в течение трех недель он был закупорен. Знакомый беспорядок из раскиданных повсюду бумаг и катушек успокоил меня. Я вошел как раз тогда, когда начался легкий дождь. Бродя но комнатам, я чувствовал себя так, как в последний день лета. Я снова был один, праздники закончились. Яркость Аризоны сменилась туманным мраком калифорнийской зимы. Я не надеялся найти здесь Ширли, носящуюся по дому подобно эльфу, или Джека, раскручивающего сложную идею. Грусть от возвращения домой на этот раз была глубже, потому что я лишился сильного и стойкого Джека, от которого на протяжении стольких лет зависел, а его место занял незнакомый встревоженный человек, терзаемый сомнениями. Даже златокудрая Ширли из богини превратилась в обеспокоенную жену. Я приезжал к ним с израненной душой, а возвращался домой исцеленным, но этот визит мне дорого стоил.

Я выключил затемнители и выглянул, чтобы полюбоваться на волновавшуюся поверхность Тихого океана, на красноватую полосу берега, на белые клубы тумана, покрывавшего изогнутые сосны, которые росли там, где песок переходил в почву. Затхлость в комнате сменилась смолистым сонным воздухом, поступавшим через вентиляционные отверстия. Тысячи крошечных громкоговорителей сплели для меня мелодию Баха. Я позволил себе выпить немножко коньяку. Какое-то время я сидел, делая маленькие глотки и вслушиваясь в музыкальный фон, окруживший меня. Постепенно на меня опускалось своего рода умиротворение.

Утром меня ждала работа. Друзья переживали душевные страдания. Мир сотрясался от культа апокалипсиса, и теперь еще появился самозваный посланник из будущего. По земле всегда бродили лживые пророки. Люди всегда мучились, пытаясь решить свои проблемы. Добро всегда сеялось с разрушающими надежды сомнениями и суматохами. Ничего нового. Мне не стоило жалеть себя. Я подумал, что в жизни всегда возникают трудности, и ты делаешь все возможное, чтобы успешно преодолеть их. Великолепно. Пусть наступает утро.

Спустя некоторое время я вспомнил, что надо подключить видеотелефон. И это было ошибкой.

Весь служебный персонал знает, что я вне коммуникации, когда нахожусь в Аризоне. Все звонки поступали на линию секретаря, и она разбиралась с ними так, как считала необходимым, никогда не консультируясь со мной. Но если звонок был важным, она записывала его в память моего домашнего телефона, чтобы по возвращению я мог сразу же узнать о нем. Как только я подключил ВТ, вспыхнули огоньки памяти, заиграла музыка, и я автоматически нажал на включение. На экране появилось длинное лицо моего секретаря.

— Доктор Гафилд, я звоню пятого января. Вам несколько раз звонил Санфорд Кларик из Белого дома. Мистеру Кларику надо было срочно переговорить с вами и он настаивал, чтобы его связали с Аризоной. Он слишком наезжал на меня. Когда я в конце концов рассердилась и заявила, что вас нельзя беспокоить, он попросил, чтобы вы позвонили в Белый дом как можно поскорее, можно даже ночью. Он сказал, что это касается национальной безопасности. Номер…

Это было все. Я никогда не слышал о Санфорде Кларике, но помощники президента быстро сменяются. Это был, пожалуй, четвертый звонок из Белого дома за последние восемь лет, с тех пор как я нечаянно стал одним из ученых мужей. Под одним из моих профилей какой-то еженедельный журнал для свободомыслящих людей поместил ярлык доминирующей силы в физике Америки. С тех пор я ношу статус выдающегося ученого. Время от времени меня просили поставить свою подпись под тем или иным заявлением по Национальному вопросу. Меня призывали в Вашингтон, чтобы посвятить мускулистых конгрессменов в сложности атомной теории, когда решался вопрос о принятии новых акселераторов. Я был в числе приглашенных, когда лысому исследователю космического пространства вручали Годдарский приз. Все эти глупости, как и следовало ожидать, затрагивали даже мою профессию. Порой я возглавлял ежегодный слет А.А.А.С., или пытался объяснить делегации океанографов или археологов, что может получиться из их идей. Я был вынужден признать, что приветствовал всю эту чепуху, не из-за славы, которую она дает, а просто потому, что она позволяла более приемлемо оправдать мои отлынивания от неблагодарной работы. Вспомним закон Всемирного тяготения: выдающиеся ученые предпочитают творить частным образом. Как только им удается что-либо создать, они становятся известны в общественных кругах и тешат себя почтением несведущих.

Однако никогда приглашения в Вашингтон не сопровождались словами, свидетельствовавшими о срочности. «Касается национальной безопасности», сказал Кларик. Неужели? Или это один из тех вашингтонцев, для которых гипербола является национальным языком?

Мое любопытство стало расти. В столице сейчас было обеденное время. Кларик сказал, что можно звонить в любое время. С надеждой, что прерву его в то время, когда он будет сидеть над supreme de folaille [1] в каком-нибудь абсурдном ресторане, обозревая Потомак, я торопливо набрал номер Белого дома. На экране показалась президентская печать и призрачный компьютеризированный голос поинтересовался, что мне нужно.