Как выжить в НФ-вселенной

Чуть позже последовала вторая фаза, во время которой в результате пространственно-временного сдвига разросшийся массив Большого Токио самопроизвольно разделился на две части. Одна из них, переместившись через полмира, окружила со всех сторон возникшее незадолго до того сращение Нью-Йорка и Лос-Анджелеса и известна ныне как Экс-Токио-2.

Местоположение второй, Экс-Токио-1, не обнаружено до сих пор. Предполагается, однако, что этот полумегаполис с населением восемьдесят пять миллионов человек и по сей день продолжает существовать в каком-то из закоулков пространственно-временного континуума, расколотый надвое, разорванный по живому, с клочьями гостиных, лоскутами планов, встреч, свиданий, половинками двуспальных кроватей и обеденных столов. Миг — ни объяснений, ни предупреждений — и прерван чей-то шепот о сокровенном, разомкнуто пожатие рук. Всё смешалось, все набрасываются с расспросами — по-японски — на вдруг объявившихся соседей, только что находившихся за океаном, никто ничего не понимает, никто не знает, вернется ли всё когда-нибудь на свои места, и может только надеяться, что вторая половина однажды найдется.

11

Мест для посадки нет, и диспетчер отправляет нас в зону ожидания. В итоге без малого два часа своего персонального биовремени я наматываю круги в подпространстве, прежде чем получаю наконец разрешение заходить на посадку. Я устал как черт и хочу есть, и тут диспетчер сообщает, что ближайшая точка входа в хронологическую действительность — за несколько минут до полуночи. Первая мысль: «Ну отлично, и где же мне тогда поесть? Всех вариантов — либо какие-нибудь сандвичи-салаты, либо забегаловка типа „за два бакса два хот-дога“ на углу Семьдесят второй и Бродвея». Хотя что это я — по мне, так отличные там хот-доги.

Из хроноловушки выруливаем прямо в ангар 157, на техстанцию. Выбираюсь вместе с Эдом из капсулы. Ремонтный робот — с запрограммированной личностью Крутого Механика, — бросив один-единственный взгляд на мою машину, задирает брови.

— Что еще? — говорю я. — Ты это давай прекращай.

— Что прекращать?

— Сам знаешь. Нечего тут бровями… — вообще, какими бровями? Они у тебя даже не настоящие.

— Не надо так нервничать, мистер.

Ужасно не хочется это признавать, но я и правда нервничаю из-за этого техобслуживания. Тут ведь обнаруживается практически вся твоя подноготная: по тому, как изношен коллектор хронодвижка, можно узнать пристрастия и склонности владельца, практически влезть в его мысли — они прямо отпечатываются в пятнах окислившегося хрома.

Ремонтник предлагает мне прийти завтра. Спрашиваю: «Когда — завтра?» «До обеда», — отвечает.

— А поточнее нельзя? Ты ведь робот вообще-то. У тебя «Аутлук» семьдесят третий в память загружен.

— Ладно, ладно. — Он закатывает глаза, изображая презрение, и после нескольких гудков и подмигиваний лампочками изрекает: — Одиннадцать сорок семь. Ваша машина будет готова завтра в одиннадцать часов сорок семь минут ноль-ноль секунд. Постарайтесь не опаздывать.

В метро парень на соседнем сиденье с головой ушел в облачко с новостями. «Парадоксальность бытия выросла на шестнадцать процентов». Я чуть наклоняюсь, чтобы разобрать остальное: «…на шестнадцать процентов в четвертом квартале по сравнению с тем же периодом прошлого года». Это не остановить, пока каждый не поймет, что нельзя пытаться убить собственного дедушку. Прошлое мы, конечно, изменить не можем, но вот поставить всё с ног на голову — это запросто.

Парень выходит на своей остановке, бросив облачко на произвол судьбы. Мне всегда нравилось наблюдать, как эти штуки постепенно распадаются, как извиваются драконьим хвостом из обрывков слов и фраз, кусочков изображений и чуть слышных звуков. В дни, когда новостей много, весь город окутывается этими одноцветными зеленоватыми клочками тумана, словно пятьдесят миллионов газетных листов вдруг задышали, заговорили, зажили какой-то своей жизнью, а затем так же внезапно растворились в море угасающего блеска и шелеста.

Когда выходишь из подземки и оказываешься сразу в самом центре города, в центре Вселенной, немудрено на секунду решить, что ты попал в место, где не действуют обычные законы НФ-бытия. Под ногами у тебя не твердая поверхность, а переливающиеся неоновыми огнями движущиеся платформы, и каждая окрашена в цвета какой-нибудь компании и несет на себе ее логотип. Ощущаешь себя персонажем какой-то суперкрутой 3D-игры с эффектом присутствия. Мир разворачивается перед тобой серией квестов и испытаний, бесконечным полем, на котором то там, то здесь поджидают опасности.

Впереди целая ночь в городе, это слишком много, я боюсь затеряться в ее необъятности. Время — второй час, ночь в полной силе, и до утра еще очень-очень далеко. Кто знает, что может произойти до рассвета. Давно забытое ощущение существования во времени, внутри времени охватывает меня — по ногам пробегает холодок, затылок от шеи до макушки и руки ниже локтей будто покалывает иголочками. Каждый миг словно какая-то сила толкает тебя вперед, каждый миг ты словно падаешь в темноту с обрыва, тут же с удивлением обнаруживаешь, что стоишь на земле, вновь взбираешься наверх и снова летишь вниз, и так раз за разом. Мне почти не хватало всего этого — нечеткой, расплывающейся по краям картины мира, словно глядишь через перископ; сцепления с действительностью, чувства, что ты — на самом деле ты, что ты живешь своей жизнью, что ты используешь ее, тратишь. Я успел забыть, как тревожно и в то же время здорово жить в настоящем, в реальности, как много может вмещать в себя каждый миг, пусть даже нагромождение составляющих его элементов хаотично, и, собравшись воедино, в следующую же секунду оно распадется, рассыплется, но только чтобы тут же смениться новым.

Какое-то время я стою, поеживаясь, не в силах двинуться с места, пойманный в ловушку свободы, потом смотрю на Эда и замечаю, что тот, кажется, слегка замерз. Покупаю у разносчика с тележкой горячий шоколад и два хот-дога — один с кетчупом, один без. Едим, честно поделив все пополам. Я, правда, подозреваю, что мне достается все-таки немного меньше, чем Эду.

Он заглядывается на мезонно-бозонное шоу, и мы переходим через улицу и через стекло наблюдаем за инсценировкой Большого Взрыва. Под конец из открывшегося ящика вырываются лучи всех цветов, которые только есть в мире, и, преломляясь и отражаясь, мечутся внутри витрины. Эд от восторга несколько раз звонко гавкает, и несколько человек останавливаются, чтобы тоже взглянуть, но большинство даже не замедляет шаг: они это уже видели.

На противоположном углу старик и какой-то пацаненок-вундеркинд играют в четыре руки на странном инструменте. Одиннадцатимерная музыка струится в плавающем над людскими головами смоге из полуиспарившихся новостей и медийного вранья, тумана слухов и сплетен, мемо-дыма и привычной пелены бессознательных обрывков молитв. С разных сторон доносится шепоток зазывал, приглашающих взглянуть на «шоу не для всех».

Я кидаю немного мелочи в шапку мальчика-вундеркинда, и мы с Эдом движемся дальше, старательно отворачиваясь от робопродавцов, торгующих воспоминаниями и вообще всем, чем угодно. Цифровое табло «Часов Апокалипсиса» сообщает, что конец света наступит не далее как на следующей неделе. Фонд Дирака вывесил свой собственный билборд этажей в двадцать, и мы некоторое время наблюдаем, как растет число под огромной надписью «Общая накопленная суммарная погрешность». Когда Эду надоедает, мы отправляемся в спальный район, где я снимаю жилье. Это не квартира, просто комната. Голые стены, почти никаких вещей — только матрас, зубная щетка, маленький диванчик и телевизор, который я, по-моему, так ни разу и не включал. И ничего больше. Какой смысл держать что-то важное и нужное там, где бываешь только от случая к случаю?

Беру ключ у парня за стойкой. Он, оставаясь все время на одной и той же хронолинии, видит меня почти каждый день, вот только для меня всякий раз проходит год, два, пять, девять… Я снял комнату, когда получил свою нынешнюю работу, десять лет назад, по моим биочасам. Для портье это произошло в прошлую среду. Надо полагать, с его точки зрения, вся моя жизнь уместится в один месяц аренды.