Погружение в страдник

- То я, - сказал Свирь, чувствуя обморочную слабость во всем теле. Естем ту**, - повторил он и сел на землю.

Это был Сивый. Он никуда не исчезал. Он пытался убежать - и не смог. И теперь Свирь его догнал.

- Не буйщем, - сказал Свирь, овладевая собой. - Я - друг. Цо щем стато? Як пан ма на щая?***

- Бендже спелнено... - пробормотал Сивый, помедлив. - Напевно рано...****

_______________

* Что? Кто здесь? (польск.)

** Это я. Я тут (польск.).

*** Не бойся. Я - друг. Что случилось? Как тебя зовут? (польск.)

**** Будет исполнено... Обязательно утром... (польск.)

Наверное, он уже бредил. Потом он замолчал, и в наступившей тишине Свирь услышал его свистящее дыхание. Сивый умирал. Засыпанный по шею, он лежал на спине, и лоб его, покрытый испариной, показался Свирю ледяным.

- Эй! - позвал Свирь. И похлопал Сивого по щеке.

- Пан! - вдруг отчетливо и громко сказал Сивый. - Пшекаж гетману Чарнецкему, же ротмистр Ярембски заостал верны пшишендзе*.

_______________

* Передай гетману Чарнецкому, что ротмистр Ярембский остался

верен присяге (польск.).

- Чарнецкему? - ошеломленно переспросил Свирь. - Кому? Гетману Чарнецкему?!

Но Сивый молчал.

- Конец, - сказал Малыш после паузы. - Это конец. Вылезай.

Кое-как Свирь выбрался из ямы. Пошатываясь, он вышел на улицу, закрыл дрожащей рукой дверь, постоял, бессмысленно глядя на солнце. Застань его кто-нибудь в алтаре, он даже не смог бы убежать. Неверными, пьяными шагами он нащупывал дорогу, а в голове словно били в большой, низко гудящий колокол, и, чтобы прийти в себя и начать наконец воспринимать окружающее, надо было заново прочувствовать и переосмыслить все происшедшее с ним за этот час.

Выжатый до предела, разбитый и опустошенный, он шел теперь в "Сапожок". Жизнь все-таки продолжалась. И продолжался бой. Бой, в котором каждый такой поединок ощутимо приближал его к самому последнему погружению. Впрочем, это была еще сравнительно недорогая плата за ту невероятно далекую и невыразимо дерзкую цель, ради которой он сражался здесь.

В "Сапожок" он пришел рано, за полчаса до слепых. С полатей свисали босые ноги с черными подошвами, брезгливо считал обесценивающиеся медяки мордастый целовальник, тренькала у входа балалайка, и чудовищно ворочалось в спертом воздухе нескладное тело многоголосого кабацкого братства. Сморщившись от закупорившего дыхание запаха пота и прели, Свирь сделал несколько шагов и, вырвав в плотной толпе Митьку Третьяка, решил пристроиться неподалеку. Выложив алтын серебром за баклажку и обеспечив себе таким образом уважение и неприкосновенность, он притворился пьяным, не желая втягиваться ни в чьи разборы. Кабак гудел.

- ...И нужду терпели, и голод терпели, и всякую работу работали, и многие живота лишилися, а иные и побиты...

- ...Нет, бьюся с ними, что с собаками! Пытался, слышь, с ними, шумел и добротою говорил - не слушают, висельники!..

- ...А в городе мы, во Ржеве, были, сочти, два дни да две ночи, а едучи дорогою, разбойных никого, крест святой, опять тебе не видали...

- ...А ныне воистину живу впроголодь - ни лошаденки, ни коровенки. В мерзости и убожестве погряз, а греха не ведаю...

Уткнувшись горбом в стык сгнивших бревен и безвольно бросив одну руку на склянку, Свирь смотрел сквозь пьяно прикрытые веки на привычную, до боли знакомую картину кабацкого полумрака, в котором грязные, оборванные, заросшие сальными, свалявшимися волосами люди истерически хохотали, налив кровью пустые глаза на сморщенных лицах, или бессмысленно плакали, жалуясь на свою неслучившуюся жизнь, а потом, зверея, дрались, норовя исподтишка всунуть между ребер ножик, с животным ревом давя упавших, и, выключившись, валились на пол в густую, чавкающую под ногами грязь.

Он смотрел - и не мог поверить, что в его жилах тоже течет кровь этих людей, впустую, тлеющими углями, прогорающих перед его глазами...

В "Сапожке" всегда толклась незнакомая случайная публика - заезжие мужики, воровские женки с Рядов, забегавшие ненадолго слободские с Кислошников или с Поварской, скоморохи и вообще разная голь. Но начинать игру лучше всего было с Третьяком, которого он знал. А Третьяк был пьян.

Маленький, с лихими усами, похожий на желтоглазого Бармалея, он стеклянно смотрел перед собой, громко икал, и пьяные слезы катились вдоль его хищного носа, солеными росинками застревая в короткой бороде.

Позавчера Третьяк встретил за Тверскими воротами мужика из ямских. Зла мужик никому не делал, просто, подгуляв, шел домой. Но отдавать деньги за здорово живешь он не захотел - а рука у Третьяка в тот вечер оказалась горячая. Во искупление греха Третьяк поставил вчера у Николы, что на Песках, свечку и даже заказал панихиду, а сейчас, снова садясь на мель, сожалел о деньгах, так по-дурацки выброшенных на ветер.

Почувствовав, что Третьяк пришел в себя, Свирь сунул баклажку за пазуху.

- Эй, Третьяк! - позвал он, надвигаясь из тьмы. - Сыграем?

Третьяк тяжело вгляделся.

- А! - сказал он, узнавая, и пожевал мокрыми губами. - Горбун...

Свирь видел, что Третьяк мучительно колеблется. Но деньги все равно кончались, а счастья не было. Свирь рассчитал точно. Сорвав шапку, Третьяк бросил ее на стол и решительно вытер руки о волосы.

Теперь лишь оставалось, чтобы он завел толпу. Свирь держал волчок на нормальном режиме, подсаживая Третьяка только изредка. Толпа густела. К тому времени как слепой с поводырем, которых он ждал, вошли в кабак, играли все. Свирь выждал несколько минут.

- Вот! - радостно выкрикнул он. - Вот божий человек!

Он отодвинул очередного мужика, уже бросившего свою деньгу, и, ковыляя, двинулся к слепому.

- От него мне удача будет!

И снова, как это бывало каждый раз, на нечистом от скудной и плохой пищи лице почувствовавшего его слепого отразилось замешательство, а у мальчишки-поводыря проступил испуг.

- Сыграем? - продолжал Свирь, сгоняя мух со стола и улыбаясь поводырю. - Ты - безденежно. Просто так. Для моей удачи. А поймаешь - я плачу. - Он уселся напротив поводыря. - Ну, клади руку! Вот так.

- Дедуня! - воззвал поводырь растерянно.

Слепой молчал.

- Характеристики, - потребовал Свирь.

- Гуманоиды, - коротко сообщил Малыш. - Класс А, два-пять. Толерантны к фрустрациям, высокоактивны, адаптивны, эмоционально лабильны...

Откуда Малыш высасывал такие сведения, всегда оставалось загадкой. Несколько беглых записей этой пары, казалось, не давали ничего существенного. Тем не менее Малыш уверенно продолжал:

- Динамичны, автономны, высокий самоконтроль, фон настроения в основном позитивный, старик доминантен...

Отсюда, конечно, следовало очень многое, но сейчас Свирю не это было важно. Ему требовалось знать: агрессивны эти двое или нет, устойчивы ли к стрессам, гибки ли в экстремальных ситуациях.

- Не могу сказать, - отреагировал Малыш. И вдруг добавил неуверенно: - По-видимому, кора сильно задействована в вегетатике.

Свирь вздрогнул. Кроме межполушарной асимметрии природа щедро одарила Летучих мощнейшими кортикально-подкорковыми связями. Однако следовало полагать, что Малыш сомневается в своем выводе - раз выдал его только в конце.

- А не умышляешь ли ты зла какого против убогих, добрый человек? наконец вымолвил старик.

- Господь с тобой, дедушка! - Свирь перекрестился и усердно замотал головой, словно слепой мог это увидеть. - Во имя Спасителя нашего и Пресвятыя Богородицы! Ко мне, как сыграю с божьим человеком, завсегда удача липнет. Я плачу, буде он выиграет. А он - нет. Ну, клади руку, парень! Не бойся!

- Не бойся, не бойся! - зашумела толпа. - Он не кусается!

Поводырь неуверенно положил руку на край стола, расправил ладонь. И тут же повисла, подпрыгивая, играя возле пальцев, неуловимая деревяшка.

- Ладонь отрывать нельзя! - предупредил Свирь.

Мальчишка медлил, примериваясь. Хоп! Свирь даже не зафиксировал короткого движения.