В лифте

- Мы в критической ситуации, а вы, Антон Дмитриевич, воинствуете, сказала Январева. - Смотрите, я стучу в стенку. Ну? Ни звука. Нужно стоять, варить информацию, а не грызться.

Лобанов поморщился от ее сленга, однако обрадовался, что у него появилась защита, и продолжил:

- В критических ситуациях главное - не суетиться, быть собранным. Вспомните, что по этому поводу писал Бомбар; большинство потерпевших кораблекрушение гибнут не от жажды, не от голода, а от страха. Главный наш враг - страх.

- Кстати, я гибну от жажды, - призналась Январева.

- А у меня есть кефир, - вспомнил Лобанов.

Селюков хотя и не смотрел на Лобанова в упор, видел, как побагровело его лицо, когда он услышал ответ на предложение отказаться Селюкову от своих действий. Ирина и та поглядывает недоброжелательно.

Может, зря завел разговор здесь, в лифте. Но в содеянном ничуть не раскаивается. Правда, мать жаль - расстроится, что снова полез на рожон. А Ирина, эта овечка безответная, при своем характере лет пять еще будет без квартиры.

Осторожно, боком, он продвинулся к Жураевой и взял ее за руку. Покосившись на Лобанова, она резко отдернула ее. Лобанов уловил это движение, и ему стало неприятно, будто подсмотрел что-то интимное. А Жураевой на миг представилось, что еще не все кончено, и по выходным они опять будут встречаться.

- Антон, - сказала она шепотом. - Он такой буянистый.

- Кто? - не понял Селюков.

- Наш малыш. Я уверена, это мальчишка.

- Неплохо бы. - Он мельком взглянул на ее живот и вдруг горячо зашептал в ухо: - Переходи к нам, мама будет рада. Она даже согласна отдать кому-нибудь пуделя - недавно купила, очень забавный, - если он помешает тебе.

Ирина Михайловна усмехнулась, покачала головой. Слишком хорошо была ей известна ложность этого желания Селюкова. Не раз уже поселялась в его доме, но через неделю лицо его обретало такое выражение, будто его территорию захватил враг. Нет, уж лучше останется в своей однокомнатной секции, а если его мамаше захочется понянчить дитя, пусть приходит.

Наблюдая за оживленным разговором Петушкова с Январевой, за тем, как обмениваются взглядами Жураева и Селюков, Лобанов вдруг ощутил одиночество - будто кто взял и забросил его на необитаемый остров. Жаль, Галина не знает, в каком он сейчас дурацком положении - уже бы подняла полгорода. Хлопотливая она у него и заботливая, он же ей одни неприятности приносит. Конечно, досадно, что у них нет детей, но их супружество проверено испытаниями: смертью родителей, болезнями, разными бытовыми и рабочими огорчениями.

Если разобраться, какая такая горячая любовь у Селюкова и Жураевой или у Январевой с Петушковым? Так, увлечение, и больше ничего. Правда, у Жураевой от этого увлечения серьезные последствия, но и, слава богу, стать матерью ей не помешает. А Январева только издевается над парнем, доморочила голову до того, что ему теперь всякая чертовщина мерещится.

И всех вдруг стало жаль, и сделалось как-то неловко от явных сердечных заблуждений каждого. Вновь захотелось примириться со всеми. Лобанов кашлянул, чтобы как-то обратить на себя внимание и развеять эту, неизвестно откуда взявшуюся лирическую струю.

- Товарищи, - громко сказал он. Торжественность его тона была замечена, к нему обернулись. - Товарищи, - повторил он, добродушно улыбаясь. - Между нами пробежала черная кошка. Как же теперь работать? В конфликтных коллективах обычно все идет наперекосяк. Так давайте же поймаем эту черную кошку и убьем. - Он сделал выразительный жест, означающий, как надо схватить кошку за шиворот и всадить ей нож в сердце. - А тебе, Селюков, неожиданно перешел он на "ты", - советую бросить привычку писать доносы. Лучше пиши очерки, репортажи, если умеешь, рассказы. Что толку от твоих сигналов? Только сеют раздор в здоровом коллективе.

- Еще какой толк, - возразил Селюков. - Могу даже небольшой отчет представить. - Он полез в пиджак и вынул записную книжку. - Недавно для интереса восстановил. Вот он, толк от моих писаний. Читаю по пунктам. - Он поднес книжку к плафону. - Первое - дали строгача работникам ателье, которые испортили мне пальто; второе - выгнали из стройтреста хапугу; третье - вывели на чистую воду жуликов продмагазина - недовешивали по двадцать граммов колбасы; четвертое - заасфальтировали грязную улицу; пятое - пересмотрели пенсию вдове; шестое - открыли пункт по приему макулатуры; седьмое - уволили грубиянку из химчистки. Да что там читать, у меня тут двадцать пунктов - плоды моей двухгодичной работы. Можете ли вы, Петр Семенович, подвести подобный итог своей многолетней деятельности. Заметьте, все это результат не боевых операций, а, как вы не очень метко выразились, писаний, доносов. Вот и сделайте вывод - кляузник я, склочник или, может, просто неравнодушный к беспорядкам.

Список произвел впечатление, а более всего подействовал на Лобанова. Он не мог похвастаться таким обилием вроде бы добрых деяний хотя бы потому, что не протоколировал их. Что же, выходит, цель оправдывает средства?

- Ну и деловой вы, Антон Дмитриевич, - протянула Январева.

- По нынешним временам это вовсе не плохое качество.

- Очень даже. Но, знаете ли, - Январева зябко поежилась, - как-то страшненько от всего этого.

Селюков улыбнулся.

- Бояться, Алла, нужно совсем другого. Слово - великая сила, и его надо использовать на благо. А бояться надо беспорядка, который мы создаем и сами же от него страдаем. Вам никогда не приходилось менять квартиру? А я менял, и не раз. Знали бы, какая это волокита, я уже не говорю о получении новой. А какими волчицами смотрят на тебя ежедневно разные канцелярские дамочки! Вот я и поставил себе цель - оружием слова искоренять беспорядки. Вылезем из этой лифтовой западни, обязательно напишу куда надо о таком безобразии - уже несколько часов сидим! Кое-кому попадет. Разве не справедливо?

Будто убоявшись его слов, лифт неожиданно дрогнул, что-то заскрипело над головами стоящих в нем, и кабина стала медленно опускаться. Все радостно всполошились. Январева даже крикнула "ура!" и зааплодировала, но очень скоро лицо ее недоуменно вытянулось, стало испуганным.

- Ой, куда же мы! - воскликнула она, хватаясь за руку Петушкова. - Ведь семь этажей всего...