Маги на стадионе

Давным-давно, еще новичком, он спросил у старого Франца Кешлера:

— Ты видел, как я прошел «Безумную кривую» бок о бок с тобой?

И Франц ответил:

— Там, на Трассе, я не вижу никого. Только сани. Здесь, в долине, ты — это ты, но на Трассе ты — это только сани. Еще одни сани — и все. Не забывай об этом. Сани — и все…

…так и должно быть. На Трассе сталкиваются и исчезают с дороги сани, только сани. Лишь потом, в долине, не досчитываешься людей.

Из шестнадцати саней до финиша дойдут, вероятно, девять. Если повезет, десять. А из шестнадцати человек лишь четырнадцать доживут до вечера. Таковы средние данные, жесткие и незыблемые, как лед, завораживающая, внушающая ужас статистика этого вида спорта. Насильственная смерть! Гарантированная, зрелищная, притягательная смерть в состязаниях, каких до того не знал мир. Немыслимо смелые, немыслимо искусные люди добиваются невозможного…

В 60-х годах XX века считалось, что спортивные сани с закрепленным намертво рулевым колесом должны благополучно прийти к финишу даже без седоков. Здесь, на Трассе, пустые сани не продержались бы и до второго поворота. Трасса не просто щекотала нервы, она убивала — расчетливо и хладнокровно. И никаких привилегий. Она убивала ветеранов и убивала новичков. Но того, кто финиширует первым, ждала награда — 20 тысяч долларов — и целый месяц до следующего старта. Деньги, слава, женщины — все женщины мира. Тому, кто победил. Трассу, доступно все. Без исключения.

Не потому ли и выходят они на старт?

…всегда один и тот же вопрос: «Почему вы решились на это?» Незадолго до своей гибели на «Стремнине» сэр Роберт Брук ответил коротко: «А почему бы и нет?..»

Ответ не хуже любого другого.

Но хорош ли такой ответ на сей раз?..

На это ответа нет.

Единственное, что гонщик знал наверняка, — что отсюда, со стартового откоса, для него есть только один путь — прямо вниз. И впервые с тех, самых давних, гонок у него дрогнули колени. Двадцать километров, ни метром меньше, а рекорд Трассы — 9 минут 1,14 секунды. Средняя скорость 133,04 километра в час. Рекорд Трассы — поставленный им рекорд. По крайней мере, рекордсмена забудут не сразу…

На щитке вспыхнул сигнал стартового отсчета, взвилась и взорвалась зеленая ракета, и вот он, самый жуткий момент — тихий щелчок отскочившей прочь скобы, ленивое, словно в замедленной съемке, начало движения, и сани строем скользят туда, к краю… Еще один взгляд вперед, на исток Трассы — сорокапятиградусный четырехсотметровый прямой уклон. Шесть секунд, и скорость достигла ста километров в час, и на гонщика стремительно надвигается зев первого поворота…

…«Карлова поворота» — в память Карла Раша, перелетевшего через верх виража девять лет назад. Его нашли на леднике в восьмистах метрах ниже, — вернее, то, что от него осталось…

Гонщик взглянул направо. Чисто. Освободил закрылки, откинулся чуть сильнее и потянул вправо руль. Лидеры хитрили впереди, выравниваясь перед следующим затяжным поворотом влево. Тормоза хлопали отрывисто, как крылья, и сани друг за другом входили в поворот, взбираясь по вертикальной стене все выше, а те, кто остался снизу, жали на педали, ставили полозья на ребро, и осколки льда брызгали из-под полозьев вверх, как реактивные струи. Ему удалось войти в вираж по самому правому краю, он взлетел по стене и ринулся вниз с хорошим ускорением.

Лед под санями слился в сплошную туманную полосу, и гонщик ощутил дребезжащую дрожь металла. Друг за другом сани с грохотом срывались в «Желоб» — так прозвали этот перепад высот, — все еще сбитые в кучу, все набирая и набирая скорость, все пытаясь протиснуться на самую выгодную позицию. Он шел в хвосте, но это было как раз неплохо: не любил он с самого начала давиться за право первенства на повороте.

Все ближе надвигалась отвесная стена «Безумной кривой» — стодвадцатиградусный вираж вправо и сразу за виражом новый крутой уклон. Гонщик старался идти след в след с санями, несущимися впереди, прижаться к ним почти вплотную — и начал нагонять их: уменьшилось лобовое сопротивление воздуха. Поворот — они опять зависли на вертикальной стене. Его чуть более высокая скорость позволила ему взлететь по стене почти до самого верха и оказаться над теми, другими санями. Противоперегрузочный костюм сдавил грудь и плечи. Роем вылетели они из кривой и устремились на «Откос смертников» — длинный крутой разгон с резким выходом, как из пике.

Рев висел теперь над горами — сани, наконец, достигли полной скорости; глухой рокот стал подобен лавине, да ведь они и в самом деле стали лавиной, лавиной саней, смертоносной, как любая лавина…

На откосе он обогнал те, другие сани и выскочил на нижний гребень на хвосте еще у одного соперника, и перед ними вырос очередной поворот, «Адский левый»: дерзкий вираж, переходящий в короткую стремительную прямую, и новый резкий вираж в конце прямой. Он нагонял, нагнал, и они взвились по степе бок о бок, но на этот раз он ниже соперника. Он отдал левую педаль, впервые со старта развернув полозья, удерживая сани от соседних на безопасной дистанции — пятнадцать сантиметров. Трасса ушла вниз, устремилась по склону ко второй части поворота, и тут он почувствовал внезапный тошнотворный покой: сани оторвались ото льда, он развил слишком высокую скорость и потерял опору…

…старик Рольф де Кеплер, «Летучий голландец», посмеивался за кружкой пива: «И всегда это я, ха-ха, куда больше вишу надо льдом, чем скольжу по льду! Наверное, ради облегчения желудка. Чтоб удержать его на месте, понадобился бы не один противоперегрузочный, а все четыре…»

… и он, Рольф, исполнил свой последний полет три года назад — через верх нижнего виража «Адского левого» — четыреста метров по воздуху, сообщили потом газеты.

Гонщик перехватил руль покрепче и поровнее и осторожно потянул его, едва-едва приоткрыв тормоза. Сани коснулись льда — не совсем ровно, дали крен, но он выправил их, мгновенно вскинув полозья на ребро. Соперника вынесло вперед. Он пристроился позади. На них надвигался второй левый вираж, узкий, забитый санями. Они с соперником нырнули в вираж едва ли в двадцати пяти сантиметрах друг от друга. Осколки льда струились из-под соседних полозьев, барабанили по корпусу саней, как пулеметные очереди. И вдруг мгновенный крен, завихрения воздуха отозвались серией быстрых ударов справа и слева. Кто-то впереди резко затормозил. Даже, быть может, двое или трое. Где? Этого он не видел. Он среагировал, как автомат, — выпустил полностью закрылки, навалился всей силой на левую педаль, прижимая сани к внутренней стороне виража: самое безопасное место, если впереди столкновение. Сани задрожали от напряжения, пытаясь сползти вниз по стене, одолеть центробежную силу с помощью взрезающих лед ножей. Но сила оказалась чересчур велика. Сани начало заносить, полозья заскрежетали. Он освободил их на миг, разрешив саням слегка соскользнуть в сторону. Двое других саней, как и он, норовили прижаться к низу виража, их полозья высекали изо льда искры. На какой-то миг его вновь ослепило, но вираж уже мелькнул мимо, он завершил поворот и все еще держался на Трассе — и понимал, что слишком напряжен, что слишком тяжело дается ему сегодня контроль над санями: он воюет с ними, вместо того чтобы подчинять их себе…

…досужий турист задал как-то Эрику Сигизмунду вопрос, как тот ухитряется управлять своими санями, и услышал в ответ: «А я и не управляю». И год назад сани Эрика окончательно вышли из-под контроля, перевернулись, и четверо других столкнулись с ними…

Давняя, притаившаяся было мысль внезапно вновь вырвалась па свободу: сейчас он не в силах остановить сани, даже если захотел бы. Нет никаких средств, никаких способов остановиться, кроме одного — потерпеть катастрофу. Он должен мчаться, мчаться до самого конца… И тут в него вселилась уверенность, что конец недалек, гораздо ближе, чем финиш. На сей раз — много ближе. Он бывал в катастрофах, не раз и не два, но никогда до сих пор не ведал такого безотчетного страха. Нет, такого он еще не испытывал. Этот страх был особенный, хоть гонщик и не мог понять, в чем разница, но с этим было не справиться. Не справиться — вот что хуже всего…